Клайв Баркер - Проклятая игра

— Как такое возможно? Один человек…

— Я не знаю. Это лишь предположения. Так было с самого начала. И вот сорок лет прошло, а я все еще собираю слухи.

Старик встал. По выражению его лица было видно, что во время сидения у него затекли ноги. Он выпрямился, прислонился к стене и, откинув голову назад, уставился на темный потолок.

— У него была единственная любовь. Одна всепоглощающая страсть. Случай. Он был одержим случаем. «Вся жизнь это случай, — говорил он. — И фокус в том, чтобы научиться управлять им».

— А для вас это имело значение?

— Не сразу, но через несколько лет я разделил его одержимость. Не из интеллектуального интереса — мне это не свойственно. Я просто знал: если ты заставишь провидение работать на тебя… — Он взглянул на Марти. — Если сумеешь разработать систему… То тебе будет принадлежать мир. — Голос его стал суровым. — Посмотри на меня. Видишь, как хорошо я распорядился собой… — Старик горько усмехнулся и вернулся к началу разговора: — Он жульничал. Он не соблюдал правил.

— Сегодняшний прием должен был стать последним? — спросил Марти. — Я прав? Вы собирались сбежать, прежде чем он придет.

— В некотором роде.

— Как?

Вместо ответа Уайтхед продолжил историю с того момента, на котором остановился:

— Он очень многому научил меня. После войны мы путешествовали, по мелочи ловили удачу: я — своими способами, он — своими. Затем мы отправились в Англию, и я занялся химической индустрией.

— И разбогатели.

— Как Крез. На это ушло несколько лет, но я обрел деньги и силу.

— С его помощью?

От этой неприятной мысли Уайтхед нахмурился.

— Да, я применил его принципы, — ответил он. — Но он процветал вместе со мной. Он разделял со мной все — мои дома, моих друзей. Даже мою жену.

Марти хотел заговорить, но Уайтхед оборвал его.

— Я говорил тебе о лейтенанте? — спросил он.

— Вы упоминали его. Васильев.

— Он умер, сказал ли я об этом?

— Нет.

— Он не заплатил свои долги. Его труп выловили из канализационной канавы в Варшаве.

— Его убил Мамолиан?

— Не собственноручно. Но, думаю, да… — Уайтхед запнулся на полуслове и наклонил голову, прислушиваясь к чему-то. — Ты ничего не слышишь?

— Что?

— Нет. Все в порядке. Показалось. О чем я говорил?

— О лейтенанте.

— А, да. Эта часть истории… Не знаю, будет ли она интересна тебе… но я должен объяснить, потому что без нее все остальное не имеет смысла. Видишь ли, ночь нашей встречи с Мамолианом была необыкновенной. Бесполезно пытаться описать ее. Знаешь, как солнце освещает верхушки облаков: такой розоватый, стыдливый, нежный цвет. И я был так переполнен собой, так уверен, что со мной не случится ничего дурного…

Он замолчал и облизал губы, прежде чем продолжить.

— Я был глупцом, — произнес он с презрением к самому себе. — Я шел по развалинам, повсюду пахло тленом, под ногами вилась пыль. А мне было наплевать, потому что это не мои руины, не мое разложение. Я думал, будто я выше их, особенно в тот день. Я чувствовал себя победителем, потому что я был жив, а мертвые мертвы.

Течение слов приостановилось. Потом Уайтхед заговорил так тихо, что приходилось до боли напрягать слух:

— Что я знал? Вообще ничего. — Он прикрыл лицо дрожащей рукой. — О господи!

Наступила тишина, и Марти услышал какой-то звук за дверью — легкое движение в холле. Но звук был слишком мягким, чтобы понять его происхождение, а атмосфера в комнате требовала абсолютной сосредоточенности. Если двинуться и заговорить, исповедь прервется, а Марти, по-детски увлеченный мастерством рассказчика, хотел дослушать волнующую повесть до конца Сейчас это казалось ему самым важным.

Уайтхед прикрывал рукой лицо, пытаясь скрыть слезы. Вскоре он вновь ухватился за кончик своей истории — осторожно, словно она могла убить его одним ударом.

— Я никогда никому не говорил об этом. Я думал, что молчание превратит случившееся в один из слухов и рано или поздно все исчезнет.

В холле снова раздался слабый звук: поскуливание, словно ветер свистел в маленькой щели. Затем кто-то начал царапаться в дверь. Уайтхед ничего не слышал. Он снова был в Варшаве, в разрушенном доме; он видел костер и пролет лестницы, стол и мерцающий огонек в комнате. Почти такая же комната, как та, где они находились сейчас. Только там пахло пеплом, а не скисшим вином.

— Помню, — сказал он, — когда игра закончилась, Мамолиан встал и пожал мне руку. Холодными руками. Ледяными руками. Затем за моей спиной открылась дверь. Я повернулся вполоборота. Там стоял Васильев.