Рик Янси - Ступени, ведущие в бездну

Я подошел ближе. Она притягивала меня. И отталкивала тоже. Вся она, с головы до ног, была в ярких красных пятнах, похожих на рубцы – лоскутное покрывало воспаленной кожи; в середине каждого воспаленного участка белели туго натянутые пузырьки, и все они, как то яйцо в подвале, были готовы прорваться. Я понял, что это такое. Причина ее страданий была мне знакома.

Притяжение, отвращение; ближе… еще ближе.

Она лежала, закатив глаза. Подрагивали темные ресницы. На нежном лице с деликатными детскими чертами волдырей не было, но я знал, что за монстр прячется под его шелковистой кожей. Я знал, что у нее внутри.

То же, что во мне.

Хочешь попробовать?

Мне бы хотелось чего-нибудь по-настоящему эйфорического – оргазмического, за неимением лучшего слова.

Тебе понравится.

Я отпрянул назад, мои мысли заметались. Страшный черный прилив с ревом бился в мою грудь, едва не останавливая сердце. Самый невинный поцелуй. Самый невинный поцелуй! Из далекого далека, из удушливых глубин, куда увлекал меня беспощадный прибой, я услыхал вой: это стенала душа, раздираемая на части. Моя. И не моя. Душа безымянной твари, безликой твари, той, что танцует в огне.

И тут я врезался в его грудь, его длинные руки обхватили меня, его лицо заполнило мой взор целиком, до последнего сантиметра, темные глаза на бледной маске смерти, – Михос, страж, но он опоздал, меня уже не спасти: я упал с края, гниение разъедает мои кости. Для милосердия, прощения, печали, для всего человеческого нет больше места, да и смысла в них тоже больше нет. Есть только плачущая куколка и древний зов, непобедимый императив, сокрытый в невиннейшем из поцелуев.

– Я не врач, – говорил монстролог. – Я философ. Но ее мать втащила меня в комнату больной, не слушая никаких уговоров. Нет, нет, говорил я, я пришел только за мальчиком, за моим мальчиком. Но она мать, ее дитя в беде, и разве я мог отказать в ее просьбе; я осмотрел больную, спросил, каковы ее симптомы и когда это началось, и сразу заподозрил – без уверенности, но все же заподозрил, – истинную причину. Она представляла серьезную опасность. Предоставленная самой себе, болезнь закончилась бы эпидемической вспышкой: ее сестра, мать, завсегдатаи опиумного притона, заразились бы все. Вырвавшись оттуда, эпидемия могла охватить целый город. В больницу ее было нельзя – по той же причине. Был ли это аравак? Я не знал. Но лучше было перестраховаться.

– Вне всякого сомнения, она заразилась. Ты прекрасно знаешь, что помочь тут ничем нельзя, остается лишь облегчать ее страдания. Я даю ей морфин и делаю горячие примочки на волдыри. Ее мозг почти разрушен; организм проник в его кору. Вряд ли она сознает, где находится и что с ней происходит, так что ей повезло. Да, повезло.

– Должен признаться, я не знаю, что делать. Сохранять ей жизнь значит продлевать ее страдания. Лишний час мучений перед финальной агонией. Какой выбор мне сделать? И могу ли я делать выбор? Я не бог. Хотя иногда действую от его имени. Я возлагаю на себя судейскую мантию и выношу приговор. И каждый раз плачу за это. Я плачу! Твой отец любил меня, и поплатился за это жизнью, своей и в каком-то смысле твоей, что еще ужаснее. Невыносимая боль, Уилл Генри, бесконечная и ничем не облегчаемая. А теперь еще эта бедная девушка на самодельном алтаре, девственница, жертва, и я, точно нечестивый жрец над ней, вершащий свое черное дело, приношу ее кровь в жертву ненасытному богу!

– Я как-то сказал, что тебе придется привыкнуть к подобным вещам. И солгал: есть вещи, к которым нельзя привыкнуть. К которым я сам так и не привык. Есть вопросы, на которые человек не знает ответа; знает бог, но он молчит.

– Скажи, как мне поступить с ней? Скажи, и я стану инструментом в твоих руках. Там, рядом с пустым шприцем, яд: он подействует мгновенно, она не будет больше страдать. Если мы будем ждать еще, тварь внутри разорвет ее на части, она просто лопнет, черви посыплются из каждого отверстия и каждой трещины ее тела, и тогда нам придется применить кислоту. Мы не можем ждать, пока ее сердце остановится само. Ей придется перенести невообразимую боль.

– Сегодня мы достигли высшей точки, Уилл Генри. Или подножия лестницы, если хочешь. Это выбор, который навязала тебе моя жизнь. Ты – невинный агнец, носитель моих грехов, хранитель моих тайн, страж моего стыда. Ты виновен и невинен, ты благословен и проклят; у меня нет слов, ибо слова присущи человеку.

– Мы дошли до дна, я и ты. Последний спуск навстречу твари, что ждала нас здесь.