Виктор Точинов - Молитва Каина

Что с Ванюшиным стряслось, они не знали. Может, занемог, может, тоже в бега наладился. Но ключи от железного ящика как-то очутились у Аверьяныча. Видать, канцелярист их тут прятал, а подфелшар подглядел. Сказал, что канцелярскую работу покамест сам справит, грамоту ведает…

Названый Иван решил, что пора уходить, засиделся. Хватит судьбу дразнить. За дни, тут проведенные, он разузнал кой-што у инвалидов, да и Егорка покойный повидал жизни, пока был жив, и по пьянке наболтал интересного…

К северным скитам, как оказалось, попасть можно и Питербурх миновав, и купчин Глазьевых не тревожа… И ноги не надо бить, версты мерить. На берег канала Минихова добраться нужно, не так уж далеко он, и барку подождать северную, онежскую, – они видом и от здешних, и от волжских отличны. На тех барках люди плавают правильные: и припрячут, и довезут, и дальнейший путь обскажут… Не просто так, вестимо, слово надо знать петушиное. Егорка слово знал и перед смертью поведал, хоть и покочевряжился поначалу.

Деньжат он от Егорки унаследовал, ему они по справедливости нужнее. И нож утерянный возместил, даже два раздобыл, но оба не сильно нравились. Увесистый, с тяжелым обушком, нож-косарь хорош был рубить, а к прочему пригоден мало. Глотку по беде еще вскроет, а вот приколоть кого коротким ударом не сгодится… Он взял для такого дела ножик лекарский, с узким тонким лезвием подходящей длины: сталь была добрая, а ручка дурная, железная и гладкая, от крови склизкой станет – не удержать. Он поправил беду, смазав ручку рыбим клеем и обмотав бечевкой плотно, виток к витку. Пока послужит, а после и что получше судьба пошлет.

Дело оставалось за пашпортом. А тут как раз случилась не то отлучка, не то пропажа канцеляриста, и ключи оказались у подфелшара. Названый Иван решил, судьба шлет знак: не мешкай, засиделся.

Он все же выждал до вечера, до ухода немцев к себе, те иногда заглядывали в железный ящик. Аверьяныч, понятно, к тому времени накушался прилично. Но без него не обойтись, грамоте названый Иван был не учен.

Он понадеялся, что пить подфелшар умеет, и даже руки спьяну так не трясутся, как утрами, авось и с пером совладает… Захочет ли до срока пашпорт заполнять, обещанный по окончании службы? Уговорю, решил он, не впервой, и не таких уговаривал…

Уговаривать не пришлось, у Аверьяныча случилось нынче с водки настроение благодушное и игривое, а бывало и по-иному.

– Пашпорт, казак? Справим… Два надо, два справим… Хоть во все тебя запишу, для запасу… Разлей пока…

Подфелшар поскрежетал ключом в скважине, потом другим в другой, вынул чистые пашпорта с печатями, их было там немного, с десяток. Названый Иван бросил быстрый взгляд внутрь ящика, денег не увидал – бумаги с именами-званиями больных, да книга, свиной кожей обшитая, что братья-медикусы с собой таскают, да еще бумаги, непонятные…

– Кем впишешься, казак? Надумал имя-то? Ну думай, а пока выпьем…

Выпили, Аверьяныч громко икнул и предложил:

– Хошь, Коппелем впишу, надворным советником? Во фрунт все на заставах станут… Мне ж не жаль для человека хорошего… Хошь генералом нарисую, хошь самим императором Петром Федорычем… Не желаешь ли?

Он на пьяную подфелшарскую болтовню внимания не обращал, всурьез раздумывая, кем вписаться. Надоели чужие имена, ох и надоели, словно каждый раз кусок мертвечины к живому телу пришивал…

Надумав, он сказал имя, и отчество, и фамилию.

– По званию кем станешь?

– Казак станицы Есауловской.

А как еще… Ни крестьянином, ни мастеровым не прикинуться, и стати не те, и ухватка…

– Не хошь быть генералом… тебе видней…

Подфелшар обмакнул перо и начал писать, но дело у него не заладилось. То в фамилии ошибется, – чего, дескать, длинную такую выбрал, казак, возьми попроще… То приметы напишет неправильные, а то и вовсе чернилом лист зальет.

Смятые испорченные пашпорта летели в печурку и занимались там на углях: близилась осень, ночи стояли холодные, приходилось подтапливать. У названого Ивана сердце кровью обливалось от такой подфелшарской нерачительности, порою новому пашпорту цена – жизнь человеческая…

Когда чистых пашпортов оставалось лишь три, Аверьяныч наконец довел работу до конца без помарок.

– Панкратов, Емельян, Иванов сын… Ну, наливай, Емеля, крещенье не обмыть великий грех.

– Погодь, приметы зачитай, а опосля обмоем…

Приметы оказались правильными – и пашпорт Ивана Белоконя свернулся на углях в трубочку, почернел и перестал быть. И названый Иван перестал быть Иваном.