Марк Перовский - Бездна

– А ты как будто рисуешь, да?

– Я хотя бы в мастерской появляюсь чаще раза в месяц.

– У меня нет времени!

– У тебя нет желания! И таланта тоже! Постоянно болтаешь о том, как люди будут восхвалять твои работы, но ты ни черта не сделала для того, чтобы это стало правдой! – переходя на крик, говорил Тим. Они часто ссорились с Линдой, но почему-то, когда в следующий раз мы собирались в чьей-то квартире, то они вновь были вместе, а затем всё повторялось по кругу.

– Да пошёл ты, козлина! Только и делаешь, что упрекаешь меня! – она вставала с кресла, звонко ставила бокал на стол и убегала вниз, курить и плакать.

Обычно Тим убегал за ней следом и прямо там они мирились, затем уходили от нас заниматься любовью на квартире у Линды. Он потом часто рассказывал о своих сексуальных утехах, гордился тем, что они страстные, долгие и даже «лучшие на свете».

Мы уходили под утро, пьяные, приходили на набережную, встречали рассвет, смотрели на огромный жёлтый глаз, словно глаз Бога, медленно выплывающий из-за моря. Людвиг держал в руках бутылку пива, его короткие тёмные волосы развевались на холодном морском ветру, приносящим с собой запах солей и сырость. Я стоял рядом и смотрел на яркие отблески на воде, посильнее укутывался в пальто и ждал, когда ветер стихнет.

А затем мы расходились по домам. Я вваливался в свою комнату, еле стоя на ногах, камнем падал на постель и тут же отключался, утопая в горячей, обжигающей тьме. Просыпаясь посреди дня, я садился на край кровати, смотрел на бутылки и вещи, разбросанные по стульям, креслам и полу.

Габриэла заходила лишь под вечер, видимо, волновалась. Она аккуратно складывала вещи на комод, накрывала тёплым одеялом, закрывала окно и уходила, оставляя меня так до следующего утра.

А затем всё повторялось снова.

Так бы и было до скончания времён, если бы мне вновь не понадобились деньги. В один день я пришёл к Людвигу и попросил его найти мне работу.

– Работу? – его брови удивлённо поползли вверх. – Ну, что я могу тебе найти? Я независимый художник, всё, чем зарабатываю, так это продаю картины на аукционах.

– Хоть какая-то работа.

– Ладно, – серьезно сказал Людвиг. – Есть у меня один друг, ему вроде как нужен был помощник.

– Где он работает?

– Кафе держит на севере, – ответил друг, доставая из шкафа краски, впервые за долгое время. В этот раз он выставил перед собой три банки: коричневую, жёлтую и тёмно-серую.

– Может, продолжим? – Людвиг достал палитру и кисти.

Я кивнул и сел на привычное место. Солнце опять светило в глаза.

Я вернулся домой часов в восемь вечера. Трезвый. Это удивило и меня, и миссис Ройт, что в то время сидела в холле и читала книгу. Она заметила меня и тут же захлопнула её, отложив в сторону.

– Представляете, опять этот козёл ушёл пить! – первым делом сказала она, вставая. Прежде чем продолжить разговор, поправила строгое коричневое платье с оборками и подошла чуть ближе.

– И вам добрый вечер, – улыбнулся я и осмотрелся – кроме нас в холле никого не было.

– Ну вот как мне с ним бороться? – Габриэла встала буквой «ф».

– Хотя бы не отпускать его никуда.

– Так не могу я смотреть, как он страдает. Вижу ведь, что ему плохо без водки. А как отвадить его – понятия не имею.

– Надеюсь, он сам одумается, – сказал я и легонько отодвинул её с моего пути, поднялся по лестнице на второй этаж.

Зашёл и захлопнул дверь. Сел на кровать и увидел, что из-под шкафа торчит уголок чемодана и вспомнил, что в нём лежит. Сердце гулко застучало, стало неуютно. Мне было действительно страшно, либо просто стыдно за то, что я так и не решился открыть письмо ещё тогда, когда мне его вручил мистер Ранэр. Что ж я за друг такой, если побоялся прочитал письмо от той, кого не видел вот уже почти десять лет. Столько всего произошло, столько всего поменялось, и я не хотел видеть, не хотел признаваться себе, что и Элизабет, скорее всего, изменилась. Перемены – это всегда тяжело, но под их знаменем протекает вся наша жизнь. Меняются люди, наши пути расходятся, и это нормально. Возможно, они не те, с кем тебе нужно провести остаток своих дней. Меняются места, и ты понимаешь, что как раньше уже никогда не будет, нет той теплоты и нежности, нет ностальгии – лишь голое разочарование. Меняется эпоха, но даже с приходом чего-то нового ты чувствуешь себя неуютно, ведь время не стоит на месте, а ты стоишь и не знаешь, в какую сторону идти. Пойдёшь назад – провалишься в тёмную пропасть прошлого. Пойдёшь вперёд – забудешь обо всём, что делало тебя человеком, ибо время рано или поздно изменит твоё нутро до неузнаваемости. И когда ты посмотришь в зеркало в надежде увидеть себя прежнего, а увидишь того, кем ты клялся никогда не становиться, то поймёшь, что потери необратимы. И перемены тоже.