Любовь Паршина - Юноша и Зверь. [история чёрного серебра]

Тот уже стоял рядом и с радостью подал руку каждому из гостей.

– Чрезвычайно рад встрече, – заверил он.

Филипп оглядел всех троих с довольной, прямо-таки кошачьей улыбкой, как бы говоря: «Наконец-то мы в сборе!»

– Кэт, можешь быть свободна, – отослал он служанку и тут же вновь обратился к гостям: – Прошу, садитесь…

Филипп и Саймон сели на прежние места, Антон с Сашей – на второй диван, напротив них.

И вот что странно – хотя Саше была неясна причина такой безоблачной радости англичанина, тот не вызывал в нем ни раздражения, ни неприязни. Тот скорее был мил и даже забавен – словно мальчишка, разворачивающий коробку с новенькими солдатиками.

Чтобы избежать неловкой паузы, Филипп поспешил начать разговор.

– Не перестаю удивляться петербургской погоде!

– Тогда несомненно, что вам для отдыха больше подойдет Италия, – проговорил Антон. – Зачем же мучить себя нашим скверным климатом.

– Я разве сказал, что здешний климат доставляет мне хоть какие-то неудобства? Он просто немало меня удивляет – и только. Особенно, как я понимаю, погода своенравна по весне. Жаль, что соответствующих исследований не проводилось, но, руку даю на отсечение, что именно весною самоубийства расцветают пуще подснежников.

– Почему? – изумился Саша. – Весна – это ведь не что иное, как пробуждение жизни.

– С какой-то точки зрения – да, – чуть склонив голову набок, принялся пояснять Филипп. – Но, согласитесь, Александр, что весной может пробудиться лишь то, что пережило зиму. Все-таки весна это не только возрождение нового, но и конец старого. Все силы – и людей, и природы – остались там, в борьбе за жизнь…

– Вы так говорите, мистер Лорел, будто не о смене времен года, а о Французской революции, ей-богу!

– Миром, мой мальчик, правят законы более древние, нежели Заповеди Моисея. И действуют они на все одинаковым образом, равно сильно и непреложно: и на перемещение небесных тел во Вселенной, и на жизнь кошки. Это, ежели хотите, и есть проявление высшего разума, именуемого Богом… Зима, Революция, война, личная хандра человека – за всем этим следует вначале опустошение и бессилие, но лишь затем возрождение, новый виток, новый росток жизни.

В разговор вступил и Саймон:

– Зимой было за что бороться, о чем мечтать. Пришла весна – сил не осталось вовсе, мечты не сбылись. Вот и все.

– Браво, мой друг, – Филипп даже хлопнул в ладоши. – Резоннее и я бы не объяснил! Да, Александр, я хотел кое-что оговорить по поводу ваших слов о неестественности войн и болезней. Но это через минуту другую…

Он поднялся со своего места и потянул на шнурок вызова прислуги. Вновь вошла темнокожая Кэт. На подносе у нее стоял пузатый глиняный котелок и четыре блестящих серебряных бокала на коротких ножках, похожие на миниатюрные кубки.

Водрузив поднос на стол меж хозяев и гостей, Кэт сняла крышку с котелка и стала разливать по бокалам дымящееся красное варево.

Не сдержавшись, Саша вытянул шею и заглянул внутрь котелка. В ровной, горячей, темной массе виднелись зерна и звездочки специй и золотистые дольки апельсина.

Видя его любопытство, Кэт украдкой улыбнулась.

– Надеюсь, вы любите глинтвейн? – обратился Филипп к гостям, задержав взгляд на Саше.

– Не знаю, – вдруг нерешительно пробормотал тот. – Ведь пост все-таки.

– Ах, бросьте! Вы в данный момент находитесь с иноверцами. Так любите?

– Откровенно говоря, никогда его не пробовал.

– Вот теперь и отведаете!

– Ему еще рано пить! – вдруг вскинулся Антон, чем насмешил англичан.

– Помилуйте! Неужто юноше в шестнадцать лет нельзя отведать легкого вина, да еще под присмотром старших? – искренне удивился Филипп.

Взяв полный бокал в руки, Саша задумался, вдыхая острый, пряный аромат.

– Осторожнее, Александр! Бокал серебряный и становится горячим в мановение ока. Не отопьете хотя бы один глоток – не сможете его более ни держать, ни взять в руки…

Сгорая от любопытства, Саша прикоснулся губами к краю бокала и отпил полный глоток.

Тем временем Антон опрокинул в себя бокал целиком. Впрочем, внимание на это обратил лишь доктор Мейерс, окинувший его почти сочувственным взором.

Пропустив в свое нутро жгучий поток, Саша вновь взглянул на стол и обнаружил прямо перед собой раскрытую коробку шоколада, отделанную розовым шелком.

«Ух-ты! От „Жоржа Бормана“, наверное!» – пискнула единственная мысль в разомлевающем мозгу. Все-таки единственный глоток глинтвейна пришелся на совершенно пустой желудок.