Михаил Анохин - Проклятая повесть

– Не губи, родной!

Какая уж сила выбросила Кузьмина из-за стола, трудно сказать, тут все было перемешено и собственный страх перед бабкой, и стыд, что она упала перед ним на колени, и что-то еще, чему нет названия. Он выскочил во двор и опомнился, только возле будки бабкиного кобеля, совершенно не способный ни встать, ни бежать куда-то дальше. Бабка стояла на пороге избы и рукой подзывала к себе Виктора.

Говорит он не мог, лишь отрицательно мотал головой, давая понять что «ни в жизнь не переступит порога её избенки.

Бабка минуту другую постояла на крыльце и направилась к Кузьмину, шла она молчком, скосив голову по обыкновению в бок, не глядя в лицо Виктора. Он сделал усилие встать, но ноги были ватными, не держали.

Бабка села рядом на обрубок бревна и говорит:

– Ты со мной поговорить хотел, давай поговорим.

Он что-то, наконец, выдавил из себя, что-то мявкнул, но бабка, как бы вовсе не к нему обращалась, сказала с надрывом в голосе:

– Не могу милый, не могу без этого, болею вся, косточки все мои, все суставчики выворачивает, ежли ентим делом не занимаюсь. Проклятие на мне такое лежит, стало быть. Зарок себе дам – не заниматься, а не могу. Другой раз надумаю к Богу обратится за помощь, да где там! Едва подумаю, так тут же и скрутит в дугу…

Вот эти слова, да ночной «кошачий» взгляд бабки Кулдыгиной запомнились ему на всю жизнь, а все остальное, в том числе лица и имена товарищей по «лесоповалу», время истерло в прах.

Вспомнил он и Ефимку, но тот не был страшен, как эта бабка. Скорее загадочен, особенно когда рассказывал об эльфах, духах рек и озер, о том, что травы и цветы все понимают, но не так, как люди словами, а по другому.

На лекцию профессора его гнало любопытство и скрытая, беспричинная тревога, глубоко засевшая в нем с тех давних времен.

Оказалось, что устроителем лекции Лялькина в институте был профсоюз студентов и проходить лекция должна была в аудитории факультета философии.

Виктор Васильевич преподавал физику и был специалистом по радионуклидам и к философии, как к любой спекулятивной науки относился с подозрением, потому не часто бывал в этом краснокирпичном здании, хотя отделял от него только сквер, ныне занесенный снегом. Он шел мимо пламенеющих рябин, разлапистых, отливающих голубизной ёлок, когда его окликнул профессор Самойлов.

– Вижу, коллега, и Вас заинтересовал этот очередной медиум. Не жалко будет денег?

– Денег не жалко, хуже, если буду разочарован, – откликнулся Кузьмин.

– Неужели вы надеетесь не разочароваться?

– А Вы?

Так, перекидываясь ничего не значащими словами, они пришли в фойе факультета.

– У меня есть одна идея, – сказал Самойлов, и тут их разом разделила толпа студентов и преподавателей, так что Кузьмин и не узнал, в чем заключается «идея» Самойлова.

Зал наполнился до отказа, в проходах стояли стулья, и те, кто припозднился, сгрудились у настежь открытых дверей. Казалось бы, после мистического бума Чумака и Кашпировского, разделивших многомиллионное атеистическое государство на два лагеря, людям пора бы отрезветь. Ничуть не бывало! Тяга к таинственному, запредельному была настолько сильной, что умудренные позитивистской наукой мужи не избежали соблазна. Впрочем, атеизм такая же вера, а коли так, то и ему присущи суеверия.

Лялькин быстрым, летящим шагом поднялся на кафедру и окинул аудиторию взглядом. Его вид мужика-старообрядца в хромовых сапогах, с напущенными на голенища брюками, в рубахе с напуском, опоясанной шелковым шнуром с кисточками, вызвал у аудитории легкий смешок.

– Я понимаю, – начал Лялькин. – Вы привыкли видеть на этом месте человека в галстуке, в костюме «тройка». Понимаю, что отношение ко мне у вас более чем критическое. Люди вы все начитанные, эрудированные, и потому я не стану демонстрировать свои паранормальные способности, иначе вся наша беседа превратится в цирк, а меня посчитаете за ловкого иллюзиониста. Я попробую поговорить с вами на вашем же языке, на языке науки.

Он обвел зал своими черными глазами, особым, насквозь «прокалывающим», взглядом. Он чувствовал аудиторию так, как чувствует артист зрительный зал, и мог бы, пустив в ход свои сатанинские силы, полностью овладеть им, как это делал Кашпировский, вводя всех в истерическое, состояние, но в том не было нужды. Задача была иная – пробиться к чистому, незамутненному сознанию, к центрам «здравого смысла».

(Мне представляется важным привести некоторые фрагменты из лекции Лялькина, прочитанной в Томском госуниверситете, чтобы глубже понять его, а также дать представление о «методах улавливания душ», которые практикуются в этой среде.