Михаил Анохин: Возьми и неси

История, о которой я хочу рассказать, началась и закончилась для Тяпкина Романа Георгиевича в селе Угренево. Здесь он родился и вырос. Из этой глухой, сибирской деревни Роман был призван на службу, сюда же вернулся, отслужив три года в частях МВД, а точнее в конвойных подразделениях этого обширного министерства. Здесь, в родном селе, он нашел себе невесту, женился и продолжил службу уже в качестве участкового милиционера.

Для второго действующего лица этого рассказа, бабки Шпетихи или, по паспорту, Шпетовой Анастасии Павловны, это история также началась и закончилась, по-видимому, в этом же селе. Почему я так осторожно говорю: «по-видимому», читатель поймет из этого рассказа. Для остальных участников событий в деревне Угренево, потрясенных жуткой смертью участкового Тяпкина, она имела продолжение, как и все в этой жизни. Имела это история продолжение и для меня, журналиста областной газеты, Дьяконова Василия Борисовича.

Повторюсь: Роман Георгиевич, или по-деревенски «Ромка-фомка, метр с кепкою», в 1970 году пришел из армии, и в райвоенкомате ему предложили перейти с документами через дорогу напротив, в райотдел милиции. Так младший сержант внутренних войск стал участковым в своем родном селе.

Здесь же он обзавелся женой с прескверным характером, кривоватой дылдой, засидевшейся в девках. Жена Романа – Дарья была на три года старше Тяпкина, но он, по необъяснимым причинам, страстно её любил.

Дарья родила ему двух пацанов, и они ко времени описываемых событий уже два года как вылетели из материнского гнезда, крепко и прочно осели в ближайшем городе.

Скоро сельчане стали называть Тяпкина не иначе как «наш Анискин», хотя был он и не похож на экранного героя: и ростом не вышел, и был поджар, словно борзая. Одно роднило его с легендарным «деревенским детективом» – поразительная проницательность! Не вида Романа Георгиевича боялись нарушители закона в этом селе, не его властных полномочий страшились, а его, как говорили сельчане «звериного чутья». Бывало, скажет, походя, словно кипятком обварит: «Это ведь ты, Митрич, украл топливный насос и загнал его в соседнем совхозе за три бутылки водки!..» И хоть бы еще что сказал! Ну, там «верни», или угроза какая-нибудь, «посажу», мол, а то ведь ничего! Скажет, и пошел себе вышагивать в казенных сапогах по деревенской пыли. Зачем сказал? И что из этого следует? Сиди на завалинке, гадай!

Пробовали подъехать к нему со стороны жены: гостинец там, подарок какой, чтобы облегчить собственную душу и снять «моральный долг», но получалось еще хуже. И тут Тяпкин находил повод для морального унижения.

– Ты бы чем взятку давать, – выговаривал участковый, – молоко с фермы воровать перестал, а то не ровен час, загремишь в лагеря, детишек осиротишь, жену на соседа оставишь. Зачем это тебе? Да и взятка должностному лицу (это он себя так называл – «должностное лицо») согласно закону, является еще более тяжким преступлением, чем хищение социалистического продукта!

Роман Георгиевич умел изъясняться по-городскому, вворачивая в свою речь непривычные деревенскому слуху словечки, а иногда опускался до уровня глуповатого, простоватого мужика.

– Ох, и не прост он! – говорили между собой сельчане. – И где он такого нахватался? Видать в армии, а то где же еще? Не в селе же нашем!

Была у участкового еще одна характерная особенность: когда он говорил кому-нибудь очередную неприятность, то всегда смотрел не в глаза собеседнику, а на кончик своего сапога, и при этом бесцветным, ровным голосом, словно поп читал над покойником отходную.

Когда грянула перестройка и был кинут клич: «Грабь государственное и создавай частное!», Роман Георгиевич растерялся, однако с непонятным упрямством выговаривал, что «красть – нехорошо, преступно красть-то!»

Особо продвинутые по части новых веяний и тенденций сельчане сами подходили к Тяпкину и говорили:

– Не прессингуй, Роман! Вишь, жизнь как повернулась, не украдешь – не проживешь!

Но Тяпкин словно не слышал увещевательных слов, а все так же, но уже словно извиняясь (а многие считали – издеваясь) подходил к «расхитителю госсобственности» и говорил:

– Иван Захарович, это ты десять совхозных бычков загнал Пыштымскому мясокомбинату, а на вырученные деньги купил валюту и положил в Сбербанк на свой именной счет?

И не дожидаясь ответа, участковый Тяпкин резко поворачивался и уходил. А Ивана Захаровича Подгораева, главного экономиста совхоза, оставлял в состоянии не проходящей тревоги.