Александр Каминский - Всадник между небом и землёй

…Троллейбусы с замёрзшими стёклами, гармошки-автобусы, облепленные оледеневшей грязью, такси с зелёными зрачками на лобовых стёклах, полупустые холодные трамваи, лёгкие «Газели» – все они были заполнены работниками, специалистами, шикарными дамами в мехах, полунищими стариками, новорождёнными, отцами семейств, всеми, кем мы были в прошлом и будем в будущем, Библейскими пророками и демонами в обличии людей, персонажами ещё ненаписанных приключенческих книг и полотен старых Мастеров – всеми теми, кто спешил, летел, стремился куда-то, лишь бы не остаться в одиночестве на пустынной остановке Прошлого.

* * *

Поспешим же и мы, мой дорогой читатель! Правда, особенно спешить нам и некуда, у нас с тобой впереди вся книга. Пусть наши герои едут себе, пригревшись в автобусе, а мы по привычке всех лентяев сядем в кресло у торшера и заглянем, не удержавшись, в сию повесть с конца. Увы, твои упования на счастливый конец не подтвердились. Что ж, зато впереди нас ждёт масса приключений. Будут тебе и ведьмы, и герои, и стрельба в главе 4½, немножко любви и путешествия во времени, будут и жаркие страны и дремучие леса во второй части, но всё это так далеко от начала, где мы сейчас остановились, боже, как далеко! Нет, вперёд! Вперёд, читатель, нам столько ещё нужно узнать, в стольких местах и временах побывать! А то, что мы выберемся оттуда живыми и невредимыми, а может быть в чём-то и обновлёнными, я тебе торжественно обещаю. Покроем же на сон грядущий десяток-другой страниц!

Тише. Тс-с-с… Слышишь, как за окном падает снег? Как мягко опускаются снежинки на подоконник. Во дворе нападали за день целые сугробы. Завтра ребятня наделает снежных баб, а взрослые может быть даже зальют горку, кто знает? Вот и луна кошачьим глазом выглянула из облаков.

Далеко у горизонта, туда, куда уходят огни проспектов, между небом и землёй показался Всадник. Он медленно и как-то тяжело плыл над городом, склонив голову в закрытом наглухо шлеме, низко опустив своё страшное копьё. Его конь цеплялся гривой за облака, отчего те начинали сонно клубиться и осыпать город снегопадом. Всадник, или тень всадника, окинув взглядом свои владенья ещё один раз, перепрыгнул через горизонт и пропал.

Опять всё по-прежнему: за окном идёт снегопад, а в соседней комнате бьют часы. Кстати, говорят, что Всадник показывается как раз в канун Нового года, уж и не знаю почему – так говорят – и всё; однако есть и такие, кто утверждают, мол, видели его и в другие дни, надо только всмотреться в облака на закате или выйти ночью в плохую погоду – он всегда где-то там. Хотя, возможно, и не было никогда никакого Всадника, да, наверное, и не могло быть, что за вздор! – ведь мы сами управляем своей судьбой, всё верно; просто дым заводских труб сегодня как-то по-особенному поднялся над окраиной, а потом рассеялся ветром, просто дым…

«Интересно наблюдать Время, – думал Ким, глядя на мелькающие огни, – Севка говорил, что оно огибает препятствия и отражается от зеркал». А ещё он думал, что если все девятиэтажки, магазины, асфальт на проспекте, его фонари и рекламы разом смести прочь, как проводят тряпкой по пыльному столу, то вместо города останутся только декабрь и степь. Степь без конца, заметённая снегом с проглядывающими полосами стылой земли, степь без края, с холодным ветром, стелющимся позёмкой, и одинокими стеблями заиндевелой полыни. И больше ничего.

Но город был. Он стоял посреди степи, покрыв её полотном своих улиц, мыслями, миражами Будущего, проносившимися иногда, как дрожь, по его утыканному столбами больному телу. Степь была где-то под ним, внутри, и вряд ли кто знал о её существовании. А Ким порой был уверен, что города нет, есть только степь. Она, как хозяйка, впустившая гостя переночевать, дала ему ключ от пустой комнаты и кувшин с горячей водой. Он не задержится долго и утром опять исчезнет, как и все ночевавшие до него. Останутся только декабрь и холодная степь.

* * *

– А что, интересно, делает сейчас Роман? – спросил Ким, обращаясь к мёрзлому стеклу.

На секунду Клим оторвался от чтения, словно прислушиваясь к чему-то, и … опять уткнулся в свою книгу. Вопрос (он знал это наверняка) вряд ли требовал ответа. Было вполне предсказуемо, что Роман, не дожидаясь прихода гостей, уже натаскал воды в баню, затопил печку и теперь сидит перед открытой дверцей и смотрит на огонь. Языки пламени пляшут по поленьям, а те трещат и темнеют от этой пляски, разгораясь всё сильнее. В зрачках отражаются узоры и вспышки огня; Роман щурит глаза, как кот, и всё также сидит на корточках у печи и уходить ему совсем не хочется. Насмотревшись на пламя, привычным движением он проводит ладонью по густой бороде, поправляет ремешок на часах и смотрит время. Половина шестого. «Наконец-то Ким… гитару мою… настроит, – неторопливо размышляет он, – вот если бы ещё и первую струну привёз…н-да…а про струну-то я ему и забыл сказать … вот ведь… незадача». Закрывает он, наконец, дверку печи, и шум огня стихает за нею. Лишь угрюмый гул пламени слабо доносится оттуда.