Марьяна Романова - Стая

Карга обрадовалась так, словно ждала этого вопроса, специально подводила к нему.

– Скажете тоже, не общаюсь. Наоборот – я никогда не могу побыть одна. Судьба у меня такая, видно… – Она притворно вздохнула. – Глашка сообщила. Глашка-висельница. Недавно преставилась, дурная баба. Пила сильно. Так возле меня и осталась. Померла Глашка, а так и не изменилось ничего. По-прежнему шатается по округе, глазеет на всех, да в канаве у дороги сидит. Раньше – пьяная лежала там. А теперь – мертвая сидит.

У карги была плавная речь – как будто бы по заранее написанному тексту читает, былину поет. Это завораживало как гипноз. Ее хотелось слушать.

– Кто мимо той канавы пойдет, Глашка его зовет оттуда. А ее не слышат, она и злится сильно. А сделать ничего не может, бесполезная она… Но вот увидеть что-то и насплетничать мне – тут она первая.

– Не дури нам голову, карга, – грубо сказал Семенов. – Икону свою покажи!

Глаза старухи блеснули в темноте. Если она и обиделась, то виду не подала.

– Какую такую икону? Отродясь у меня икон в доме не водилось, зачем они мне сдались.

– Сама знаешь, какую. Волк на ней скалится.

Я незаметно наступил Семенову на ногу – мне казалось, он перегибает палку.

За агрессией обычно стоит слабость. В китайском трактате «Искусство войны» говорится: «Сущность войны – обман. Искусный должен изобразить неумелость. При готовности атаковать демонстрируй подчинение. Когда ты близок – кажись далеким, но когда ты очень далеко, притворись, будто бы ты рядом». Если ты слаб – сделай вид, что ты силен. Семенов нервничал и демонстрировал слабость – проницательная старуха, конечно, это чувствовала и не открывала карт, наслаждаясь его состоянием и заманивая его в ловушку. Я никогда не считал себя тонким психологом, но ситуация была как на ладони – как будто бы передо мною разыгрывалась сценка из пособия популярной психологии.

– Ах, эту! – хмыкнула старуха. – Нет, эту не покажу.

Она откровенно издевалась над нами, словно ожидая, когда слепая ярость заставит Семенова броситься вперед. Смотрела она только на него, на меня же не обращала никакого внимания. И в отличие от моего товарища, она совсем не волновалась.

– Перестань, – одними губами шепнул я. – Давай я попробую. Зачем ты так.

Но Семенов меня не услышал. Ярость туманит сознание. Разозленный человек не может мыслить гибко, он только следует сценариям, записанным в его прошивке. Переживание спокойной любви делает человека умнее и позволяет испытать сотни волшебных состояний, самое главное из которых – понимание общности всего со всем. Злость же как будто бы одномоментно делает любого глупее. Эволюционный скачок обратно. Поэтому во всех школах духовного развития и делается упор на осознанность и контроль – это единственный путь превратить свои мысли в огромную глубокую реку, без порогов и плотин.

Я уже видел такое выражение на его лице – в тот вечер, с которого и началось наше близкое знакомство. Когда он человека избивал. Семенов бросился на старуху, вытянув вперед руки, взял ее за ворот халата и потряс – она оказалась такой легкой, что ноги ее при этом повисли в воздухе.

– Перестань, прекрати немедленно! – Я был вынужден схватить его за руки, встать между ним и каргой. – Она ведь даже ничего нам не сделала!

– Ничего?! – кричал Семенов. – Ничего?! Ты дочку мою, Алену, видел? Это, по-твоему, значит ничего?!

Старуха же даже после атаки осталась спокойна – только седые волосы выбились из-под платка.

– Зря вы так со мной, ребятки, – отдувая с лица свалявшуюся прядь, сказала она. – Знали ведь, кто я сама и кто со мною ходит… Жалко, молодые еще, глупые…

Семенов оттолкнул меня так, что от неожиданности я плашмя повалился на пол. Я так и не понял, что именно произошло в следующий момент – комнату как будто заволокло зловонным дымом, похожим на смрадные испарения застоявшегося болота. Вокруг сновали серые тени. Откуда-то сбоку я услышал отчаянный короткий крик и узнал голос Семенова. Попробовал ползти в его направлении, однако ноги меня не слушались, а пол качался как корабельная палуба в шторм. Я хорошо запомнил комнату – она совершенно точно была небольшой, но теперь мне казалось, что мы находимся в бескрайнем пространстве.

– Вы же сами знали, что не стоит сюда соваться, – откуда-то сказала карга, и голос ее был гулким, как будто бы звучал из-под свода католического собора.

Мне стало трудно дышать – воздух стал каким-то тягучим, как расплавленный сыр. Мутило от запаха плесени и гнили. Передо мною маячило чье-то лицо – я сначала решил, что это Семенов меня нашел, протянул руку и наткнулся на что-то склизкое. Вгляделся в темноту – надо мною склонился кто-то незнакомый, я даже не понял, женщина это была или мужчина. Одутловатое мучнистое лицо, а глаза – белесой пленкой подернуты. Мертвые глаза. Я почувствовал, как чьи-то ледяные пальцы раздвигают мои губы. Чужие пальцы у меня во рту! Из последних сил я сомкнул вокруг них зубы – пальцы оказались мягкими как студень, словно в них не было костей. Весь мой рот был набит холодной слизью, как будто бы я пытался прожевать пригоршню дождевых червяков. Последним, что я запомнил, был голос карги: «Не жри его, Васенька, там второй валяется!»