Марьяна Романова - Стая

Отец молчал и только раздраженно курил в окно.

Мы были частью его субботней программы, но он не считал нужным посвящать нас в ее подробности. Мог отвезти на загородное озеро, выдать удочки и заставить ловить карасей, а мог отправиться в областной центр, где выяснялось, что у него заранее куплены билеты на театральную премьеру. «Что же ты там, я же не одета, предупредил бы», – расстраивалась мать. Но ни разу не прикрикнула на него, не показала характер.

Однажды он решил уйти из семьи, полюбил другую женщину. Я был уже подростком и, честно говоря, даже обрадовался. У отца была тяжелая энергетика, в его присутствии хотелось скукожиться, притвориться несуществующим.

Отец ничего не сказал до последнего – не посчитал, что почти двадцать лет, проведенных рядом с женщиной, стоят того, чтобы хотя бы сообщить ей заранее, что дальше она идет одна. Просто собрал чемоданы и с порога объявил: «Больше не приду! Алименты буду класть на сберкнижку. Номер нового телефона сообщу позже».

Мне стало легче, а вот мать так и не оправилась. Теперь ей не надо было ни под кого подстраиваться, но она настолько привыкла к роли тени, что потеряла смысл жизни. Казалось бы, больше никто ею не командовал, воля вольная. Но она совсем притихла, похудела, перестала улыбаться – просто доживала свой век.

Я давно забыл о своем детстве, не лелеял старые травмы, но жизнь рядом с Семеновым все чаще возвращала меня к воспоминаниям. Я снова становился беспомощным, слабым, недостойным того, чтобы принимать решения.

Та, которую Семенов называл каргой, жила отшельницей в небольшом, но справном домике у самого леса. Это было неустроенное, но уютное жилище – ни электричества, ни водопровода, зато ставенки новые, резные, искусная работа – все в каких-то диковинных животных, вроде петуха с телом змеи. Крылечко свежее, а под окном – грубо выструганная лавочка. Было сразу понятно, что этот дом – не вынужденная обитель, а любимое гнездышко.

Некоторое время наблюдали за домом издали. Молча курили. Семенов явно нервничал, и это казалось мне удивительным. Мне представлялось – подумаешь, ветхая старушонка, что она может нам сделать, двум здоровым спортивным мужикам. Но Семенов не разделял моего наивного оптимизма, и у него были на то причины.

– Я ведь уже неделю собираю информацию об этой карге. Такого мне нарассказывали о ней, даже «Вий» покажется детской сказкой!

– «Вий» – и есть детская сказка, – хмыкнул я. – Да и что там могут рассказать ее соседи. Такие же дремучие, как и она сама. Наверное, они и в инопланетян верят.

– Скепсис так часто граничит с глупостью, – вздохнул Семенов.

– Ладно, и что же они сказали?

– За каргой этой орда мертвецов стоит, – на полном серьезе выдал он.

Я старался сохранять заинтересованное выражение лица, хотя уже не первую неделю мне казалось, что Семенов медленно сходит с ума. Любой психиатр скажет, что грань между нормальностью и безумием очень тонка. Поэтому, когда некто эту грань переступает, окружающие не сразу бьют в тревожный колокол. Семенову я сочувствовал – он как будто бы медленно плавился в аду, каждый день переживая горе расставания с дочерью. Сочувствовал – но и немного побаивался его. Иногда у него такой взгляд становился – как будто бы сама концентрированная ночь, вся тьма мира поднималась из бездн бессознательного и заполняла его глаза. В такие моменты мне казалось, что он может наброситься на меня и начать душить, а когда придет в себя, будет поздно.

– Карга всю жизнь среди мертвецов живет. Нет у нее родных душ, только серые тени. Сразу за ее домом – старое кладбище. Она за ним много лет ухаживает. Там только бесхозные мертвецы – к кому уже давно не ходит никто. А карга каждого знает в лицо и по имени, убирает их могилы и охраняет память. За это мертвецы делают все, что она прикажет.

– Это… рассказали ее соседи?

– Понимаю, что ты мне не веришь, – скривился Семенов. – Год назад я и сам бы не поверил… Я на мужика одного вышел. Он из городских, инженер. Несколько лет назад надумал переехать на природу. Натуральное хозяйство, лес, луг и река – и больше никаких проблем, кроме прохудившейся крыши. Адекватный мужик, непьющий. Женщину себе нашел из местных, ребенок у них появился. И конечно, ему было любопытно с каргой познакомиться – о ней в деревне только шепотом говорили, почтительно. Боятся ее местные. Мужика это веселило. Деревню он любил, но ее обитатели казались такими дремучими. Магическое мышление и карго-культ. Они в небо шептали, чтобы дождь скорее пошел, и угли в снежные ямки кидали, чтобы мороз отступил. Много странных и глупых суеверий. Вот он и решил авторитет заполучить. Говорит, пойду к вашей карге, поболтаю по-соседски. Она обычная шарлатанка, пользуется тем, что народ до страха охоч. А самой только и надо, чтобы ей свежую сметанку да творог носили – в обмен на мифическую защиту. Нехитрый колдовской оброк. Все его отговаривать начали – не примет она тебя, целым не уйдешь. Что был однажды такой же смельчак недоверчивый. Выпил лишнего и пошел каргу травить. И плохого-то ничего не хотел – так, поддразнить старую. Но карга юмора не понимает. Она к смельчаку вышла на крыльцо, посмотрела ему прямо в глаза и сказала кому-то невидимому: «Вася, это враг пришел. Добра он мне не принес, одно только беспокойство. Защити меня, Вася». Смельчак еще и глумиться начал – мол, какой-такой Вася, не вижу тут никакого Василия, вы все придумываете, но меня не запугать! Карга и ответила ему: «Ты Васю не видишь, а он печень твою ест. Зубы у него гнилые, шатаются, но плоть до сих пор любит. Хотя уже двести лет как помер. Самый старшой из мертвеньких моих. А с чего ему добрым-то быть – мертвецы не должны по земле шататься. Улетать дальше должны, к своим. Нет им радости среди живых, лютыми они становятся, одна только ненависть. Вася печень твою ест. И как ты теперь будешь жить без печени?» Сказала это карга и скрылась в доме. Как ни звал ее смельчак, как ни ломился в дверь – не было ему ответа. А буквально через несколько дней глаза у него стали желтыми. Пока до врача дошел – там уже цирроз, последняя стадия. Месяца не прошло, как сгорел. А ведь здоровый мужик был, не пил. Вася ему печень выел. Вот эту историю, среди многих других, и рассказали мужику, с которым мне побеседовать довелось. Но ему все нипочем. Городское сознание. Скепсис. Атеизм. Рационализм, твою мать.