Юрий Табашников - Ручки белые

Вскоре показался и барский дом, что стоял вдалеке от деревенских на пригорке.

С тяжёлым камнем на сердце поднялась по ступеням. Вон оно, какие хоромы в их-то захолустье выстроил себе граф! Дворец настоящий и не где-то в столице, а в забытой всеми, заброшенной в лесах и полях Черниговке. Не видела ничего прежде подобного Агафья ни по роскоши, ни по размерам. Сад с тропинками, где стояли статуи мраморные. Массивные колонны, что поддерживали резной фронтир. Пожалуй, втрое, а то вчетверо будет больше самого огромного амбара! Зачем ему одному такой дом?

А внутрь вошла, так и вовсе в голос ахнула, чем вызвала довольный смех сопровождавших её посланниц. Они проходили одну комнату за другой с невероятной лепниной и позолотой, и казалось, конца-края им не будет. И в каждой светлице столы, шкафы и стулья из резного позолоченного красного дерева. Кругом, на каждом шагу настоящее богатство рассыпано, будто напоказ, будто хозяину и не нужное.

Возле одной из двустворчатых дверей с замысловатым узором Марфа велела ей остановиться:

– Барину доложу об аудиенции, – хихикнула она, и чуть приоткрыв дверь, юркнула в образовавшуюся щель. Через секунду вернулась назад. Глаза блестят, по сторонам бегают, вся какая-то возбуждённая и в то же время радостная. Видно, похвалил граф за усердие.

– Ждёт, ждёт тебя, девка, барин! Только смотри, не опростоволосься. Случая-то такого может в жизни больше и не будет. Зачем тебе Федька твой сдался? Босяк он, а тут – прспиктива!

– Люблю я его, – просто ответила Агафья, открыла за витую ручку дверь и вошла внутрь. И попала в большую светлую комнату. И всё в той комнате показалось ей большим-пребольшим. И ангелы, что застыли в изваянии по углам. И радостные весёлые амурчики с озорством взирающие на гостью с расписанного заморскими художниками потолка. И огромный стол из необычайно красивого дорогого неизвестного дерева посередине комнаты. И два дивана, вставшие у стен друг против друга. С кожаными подушками такой красоты, какой не видела она ни на одной ярмарке.

И только разглядев крупное, большое и броское заметила маленького человечка, сидящего за столом. Похож он был на высохшего гнома из сказки, на ещё один предмет, установленный для украшения интерьера.

Оценивающе посмотрел и граф Воронцов на вошедшую девушку. И хотя имел за долгую, почти семидесятилетнюю жизнь много интрижек при дворе среди прославленных столичных красавиц, да и так зачастую без зазрения совести пользовавшейся властью над женками и дочками своих крепостных сердце его невольно ёкнуло. Девушка оказалась и на самом деле неповторимой, идеальная красота, явившаяся словно из сказки.

Он легко разглядел под сарафаном большие налитые груди, тонкую талию и широкие бёдра. Искушённый взор порядком поразили тонкие аристократические руки и пальцы. И глаза, и губы, овал и цвет лица… От девушки веяло такой неземной чистотой, что он мгновенно возжелал её. Возжелал так, как никого раньше.

Не контролируя себя, всемогущий граф вскочил с кресла и направился быстрым шагом, почти бегом к гостье.

– Проходи… Проходи, не стесняйся, голубушка… Я человек немолодой, не бойся, не кусаюсь, – задребезжал неприятный взволнованный голос.

Агафья молчала, не зная, что и сказать по поводу проявленного внимания и только сверху вниз, теперь в прямом смысле слова смотрела на тщедушного старика в камзоле и парике.

– Ты садись, не стой, садись, голубушка. – Воронцов взял за руку девушку, и та едва не отдёрнула её. Прикосновение показалось на редкость неприятным. Хоть и было свежо, а пальцы графа почему-то оказались потными, да к тому же ещё… мелко тряслись.

Она совсем не сопротивлялась, когда повёл её к дивану столичный сановник. Скромно уселась на самый край и убрала сдвинутые ноги в сторону, боясь запачкать или испортить дорогую барскую мебель.

– Митрофанова, значит, дочка ты? – спросил граф.

– Его самого, – подтвердила Агафья.

– Помню, помню, смутно помню верного мне всегда отца твоего. Да вот честно скажу тебе. Не к отцу я приехал. Не к отцу, а к тебе. Люди всякое говорят. Дай, думаю, сам посмотрю. Как зовут тебя, красавица?

– Агафьей отец прозвал. Так и кличут все с тех пор.

– Вот ведь лапотники! Босоногие! – не на шутку огорчился старичок и так сморщился, что лицо стало напоминать заквашенное в кадке яблоко. – Не могли такому сокровищу другое, достойное имя подобрать. Венера аль Афродита, не иначе. А хочешь в столицу, голубушка? Хочешь увидеть двор царский?