Владимир Чакин - Баба Нюра

– Что тебе сказать, – начал он медленно и осторожно, – моя молодость прошла в сложное время. В предвоенные годы мы строили могущество нашей Родины, нас окружали враги, и с ними приходилось бороться. Этим и занималось сначала ОГПУ, потом НКВД, а затем и КГБ. Это всего лишь разные названия одной и той же организации, в которой я работал когда-то.

Мальчик внимательно выслушал торжественную тираду Аристарха Марковича и тут же задал новый вопрос, вполне сочувственным тоном; казалось, он просто не до конца понял дедово разъяснение:

– Дед, а вот здесь пишут, – он указал на книжку, – что часто арестовывали невинных людей и ссылали в лагеря, а многих расстреливали. Это были ваши ошибки, да?

И тут Аристарх Маркович внезапно ощутил неприятный озноб в теле, у него застучало в висках и дрогнули руки. Он потянулся к пачке „Кэмела“, валявшейся на краю стола, достал сигарету и прикурил от бронзовой зажигалки в виде охотничьего патрона.

Вокруг заметно потемнело. Казалось, сама ночь сквозь деревянные решетки террасы протягивала к ним свои липкие, мокрые щупальца, и только мягкий свет лампы под зеленым абажуром останавливал этих зловещих посланцев тьмы от последнего рокового рывка.

Старик неловко поднялся с кресла и встал на пороге террасы, на границе освещенного пространства. Задумался тяжело, выдыхая сквозь ноздри дым в ночь.

– Дед, а ты сам арестовывал людей? – новый вопрос внука как будто толкнул его в спину своей неожиданной резкостью, заставил поперхнуться дымом и закашляться.

– Что, что ты сказал?

Аристарх Маркович явно растерялся и потерял нить рассуждений.

– Я спрашиваю, сколько людей ты лично арестовал и отправил на погибель в Сибирь? – и теперь Аристарх Маркович к своему немалому удивлению отчетливо расслышал в словах внука откровенно издевательские нотки.

Пораженный резко изменившимся тоном Никиты, он обернулся и тут же буквально наткнулся своим растерянным взглядом на неестественно горящий взгляд внука. Красивое лицо Никиты с угольями пылающих глаз было странно бледно.

А дальнейшие события повергли несчастного Аристарха Марковича уже действительно в шоковое состояние. Мальчик начал выдавать такие коленца, что Аристарх засомневался в сохранности собственного рассудка. Небрежным движением Никита швырнул на стол книжку, схватил пачку „Кэмела“, ловко выщелкнул оттуда сигарету, запалил её от зажигалки и задымил, жадно затягиваясь всей грудью. Потом вскочил со стула, который тут же опрокинулся от резкого движения и, облокотившись обеими руками на край стола, наклонился к Аристарху Марковичу и прокричал грубым, визгливым голосом:

– Я тебя спрашиваю, сволочь, сколько людей ты погубил лично? Сколько, сколько? Ты ответишь мне!

Старик в ужасе смотрел на искаженное бешенством и злобой и оттого ещё более прекрасное лицо внука, на его пылающие неземным огнем глаза, которые сверлили его насквозь, заглядывали в самые глубинные казематы души, и что-то смутное, страшное начало подниматься из дальних запасников памяти, что-то давно и тщательно забытое, надёжно затёртое прожитыми долгими годами…

И тут нависшая над ним фигура Никиты начала блекнуть и расползаться во все стороны, а затем всё вокруг внезапно озарила ослепительная вспышка света, и через мгновение окружающие предметы запылали оранжево-красным пламенем. Горела дача, горел сад, горели небо и земля, казалось, само пространство внутри и снаружи его тела было начинено немыслимым, испепеляющим жаром. И откуда-то из глубин полахающего пространства на него вдруг резко надвинулась нелепо размалёванная, ухмыляющаяся лицо клоуна с огромным толстогубым ртом. Этот рот причмокивал и как будто пытался что-то ему сказать. Затем клоунский рот растянулся до самых ушей в чудовищной гримасе, и раздался безумный хохот, от которого дьявольским шампанским вскипела старческая кровь. И тут еще одна багровая вспышка, во сто крат ярче первой, озарила окрестности дачи, и тут уж весь мир вздыбился вокруг в последнем неудержимом порыве и затем в мгновение рухнул вниз, в бездонную пропасть, схлопнувшись в микроскопически малую, исчезающую точку. И наступила полная темнота. Для бывшего чекиста, а ныне заслуженного военного пенсионера Аристарха Марковича Полянского прекрасный летний вечер на персональной даче в Подмосковье превратился в абсолютную, вечную ночь.

Слякотной ноябрьской ночью 37-го года по уставшим от праздничной суеты московским улицам неуловимой тенью скользил лихой чекистский «воронок». В его прокуренной тесной кабине сидели четверо серьёзных мужчин. Трое из них были в одинаковых темно-серых плащах и шляпах, надвинутых на глаза, водитель, человек с плоским и сморщенным лицом, – в кургузой телогрейке и фуражке с длинным, загнутым к низу козырьком.