Герман Чернышёв - Шелест сорняков

Оддо задумчиво насупился. Ему сделалось страшно при мысли о смерти, но чувство вины, непрерывно разъедавшее его изнутри, почему-то утихло. «Что бы со мной ни случилось, я этого заслуживаю. Умру – пусть, ладно. Останусь жить – значит, расплата придёт позднее. Я всё равно должен был умереть там, на болотах. Я должен был умереть. Не Вайтеш. Что бы со мной ни случилось, я это заслужил».

– Я согласен.

Дэйдэт удивлённо прищурился, оторвав заботливый взгляд от кота.

Денёк выдался неприятный. В общем-то, как и все деньки в поместье «Ксо». Небо напоминало цветом подгнившую рыбу. Что ещё сильнее раздражало Ойайю, потому как её любовь к рыбе нельзя было назвать пылкой. Время шло к ужину. Она проторчала в своей спальне и завтрак, и обед, несмотря на уговоры отца, Гегеса и вновь выискавшихся ухажёров.

Ойайя вышла из своих покоев только, когда о том попросил её дядя Нужнет. Дядя по маминой линии, разумеется, имевший пепельно-коричневую слегка кудрявую шевелюру, толстоватый нос и серые проникновенные глаза. Нужнет был высок ростом, шести с лишним футов. Ойайя очень любила дядю, непохожего на выходцев её семейства, почтенных, неторопливых и скучных донельзя почти что во всех отношениях. У него же всегда находилась любопытная историйка о его похождениях за пределами Таргерта, в который он захаживал крайне редко, да и то разве что ради племянницы.

К тому же Нужнет владел мечом. Странники с заточенной сталью у пояса редко встречались в таргертских землях. Народ сторонился их по понятным причинам. Никто в Таргерте не встревал в заварушки.

Отец запрещал Ойайе даже думать о том, чтобы иметь своё оружие. Не то что женщины, мужчины, по его словам, не должны проявлять бездумную жестокость по отношению к другим. В первую очередь для своего же блага. «Те, кто носит оружие, убивают в основном тех, кто тоже носит оружие, – так говорил Ойай. – Когда ты берёшься за клинок, ты перестаешь быть прежним человеком и уподобляешься убийцам. А те умирают гораздо раньше, чем обычные люди».

Но клинок Нужнета выглядел совсем не опасно. Как будто нож, только побольше. Дядюшка не стал скрывать, что и ему не улыбается затея учить племянницу драться на мечах, но в конце концов сжалился.

– Клинок – злая игрушка, – сказал он. – Размахивать можно вещицами и побезобиднее. Мастерство превращает кусок стали в меч, и мастерство делает из меча оружие. Так почему то же нельзя проделать с чем-нибудь не столь острым?

Нужнет щедро заплатил королевскому оружейнику, чтобы тот изготовил для него прочную деревянную дубинку, обитую железом. Он показал племяннице, как держать её. Поначалу Ойайе не понравилось. Она отшвырнула её в сторону и объявила, что это оружие для простолюдина. На что Нужнет уточнил, что простолюдины вообще не носят оружия.

Мало-помалу Ойайя привыкла к дубинке. Король недолюбливал Нужнета за такое потакание племяннице, но выгнать из поместья не мог. Как-никак это был братец его пропавшей супруги. Ещё до пропажи она держалась особнячком. Подобная скрытность привела к тому, что многие стали подозревать её в разных дурных умыслах. И это при том, что королевская скрытность – дело совершенно неудивительное. Когда она исчезла, многие выдохнули с облегчением.

Тогда как нынешняя королева, не будь она выродком, расположила бы к себе всех, кого только можно расположить, не обмолвившись ни словом. Шейла, конечно же, говорила. Все выродки начали говорить. Дело заключалось немного в другом. Если бы её глаза имели привычный в обществе цвет, она бы без каких-либо затруднений сделалась правительницей куда более востребованной, чем все дамы, что когда-либо восседали подле короля.

Шейла была снисходительна и нежна, внимательна к деталям, которые и не подумали бы заметить иные властители за ненадобностью вдаваться в такие мелочные подробности, как нищета и болезни. Что уж говорить о плохом настроении своих подданных. На него короли всегда чихать хотели, даже если делали вид, что это не так. Но Шейла являла собой и впрямь крайне великодушную персону.

Мало того, ещё и поразительно красивую. За её красоту ей прощали многое. Если не сказать, что всё, и если бы было что прощать. В том числе и глаза. Они придавали ей некий зловещий вид, который поначалу отпугивал, но тем приятнее себя чувствовали придворные, убедившиеся в том, что за этим тусклым взглядом кроется вовсе не жажда убийства, а искренняя забота. Им нравилось сознавать безобидность королевы, в то время как иные о ней не догадывались.