Андрей Соловьев - Письмо для торговца Чжао

– Сулянь? – раздалось под ухом. Парень в серой куртке, добродушно улыбаясь, повторил :

– Сулянь? – и добавил, улыбаясь ещё шире :

– Мосику?

Саня понял и ответил :

– Нет, не Москва. Кабановск. Дальний Восток. Понимаешь? От нас до вас, как говорится, рукой подать. Ну, типа соседи. Друзья. Корефаны.

Повар, похоже, узнал достаточно и уверенно поставил на стол квадратный поллитровый флакон с прозрачной жидкостью. Чёрные иероглифы весело плясали на белой этикетке. Водка? Ну, конечно! Она самая. Вот, что сейчас было нужно. Просто необходимо. Рука сама потянулась к бутылке. Саня жадно хлебнул из заботливо подставленного стакана и не удержался от кашля – напиток по запаху был точь-в-точь самогонка, а по вкусу – ну, просто жидкий огонь.

**********

Мутное небо по-прежнему прятало солнечный свет. На улицах висела туманная мгла. Она окутывала очертания зданий, фигуры прохожих, силуэты машин и быстрые тени бесчисленных велосипедов. Опорожнив под горячую лапшу пузырь китайского шнапса, неверной походкой Третьяк выбирался с территории исполинского рынка, оставив затею купить сегодня что-либо толковое. Настроение после водки резко улучшилось. В голове путеводной звездой сияла алкогольная лампочка. Внезапно его осенило – да можно ведь вовсе не покупать никакого товара. Тогда он будет должен Петрухе только деньги, потраченные на проживание и проезд. От этой мысли на душе стало куда легче. Саня даже развеселился. А что? Подумаешь, долг. Как-нибудь рассчитается. Что-нибудь придумает. Перезаймёт, в конце концов, ещё у кого-нибудь. Зато сейчас у Сани настоящее приключение. В рот компот, да ведь он за границей! Между прочим, впервые в жизни. Нужно расслабиться и получать удовольствие.

За воротами рынка на перекрёстке копошились нищие всех мастей. Увечные и паралитики в живописных лохмотьях ползли к ногам Третьяка по ледяным булыжникам выщербленной мостовой с четырёх сторон света, вытягивая вперёд обрубки конечностей в безобразных малиновых шрамах и заскорузлых мозолях. Шустрые дети со злыми чумазыми рожицами бросались под ноги, хватали за рукава, кричали угрожающе. Должно быть, они требовали денег. Или просто выражали неосознанную агрессию к чужаку? Какой-то псих с перекошенным ртом и выпученными глазами колотил себя здоровенными кирпичами по темени, то ли пытаясь напугать окружающих, то ли разжалобить. Кирпичи раскалывались на куски, осыпая жёсткие чёрные космы оранжевой крошкой.

Поодаль от шумной банды агрессивных попрошаек поверх рваной соломенной циновки на коленях сидел старичок в засаленной солдатской шапке. Жидкие волосы седой бородёнки тряслись над потёртым военным ватником, застёгнутом на две металлические пуговицы. Дед ничего не просил. Он только кланялся прохожим, не подымая глаз, и прижимал к груди сложенные вместе морщинистые ладони, лиловые от январской стужи. На мостовой перед циновкой стояла пустая эмалированная кастрюлька с рисунком в виде красных плодов хурмы, вся в чёрных пятнах сколов.

– Ты посмотри, какой колоритный дедок, – услышал Саня русскую речь и даже вздрогнул от неожиданности. Два мужика в норковых шапках и толстых кожаных куртках, отороченных лисьим мехом, переговаривались, противно «акая» по-московски. У одного, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой, на перекинутом через плечо ремне болталась квадратная сумка с блестящими застёжками.

– Ага. Прикинь, он ещё и в ушанке военной. Бывший хунвэйбин, по любому. Дай-ка я щёлкну этого пряника.. – и тот, что с бородкой, потянул из квадратной сумки заграничную камеру с тонкими белыми буквами Nikon над чёрным глазом внушительного объектива.

– Лучше бы ты ему денег дал, – заметил второй, с дымными очками «Хамелеон» на жирном носу.

– Бог подаст. Что ж ты сам не даёшь, если такой добрый? Жаба давит?

– Ну, отчего же? – осклабился очкастый, – я не жадный.

Откинув полу куртки, он пошарил в кармане брюк и вытащил пригоршню мелочи. Достав из горсти одну монету, со словами «Да не оскудеет рука дающего!» он подбросил её так ловко, что та, перевернувшись в воздухе, влетела точно в кастрюлю, звонко брякнув о дно. Даже с расстояния в несколько шагов Третьяку хорошо было видно, что это старая латунная монета советской чеканки достоинством в три копейки – вещь абсолютно никчёмная даже в той стране, где когда-то была изготовлена. Старик достал монетку, протёр её рукавом ветхого френча и поднёс к глазам, подслеповато моргая. А потом улыбнулся. Да так виновато улыбнулся. Как-то жалко. Мол, понимаем – господа пошутить изволили. В этот момент бородатый щёлкнул затвором камеры. Оба кретина заржали и вразвалочку двинули вдоль по улице.