Бриана Шилдс - Заклинатель костей [litres]

Перед нами на полу лежат кости моего отца, и я снова вспоминаю его. Слышу его смех. Ощущаю всегда исходивший от него слабый запах красок. И сажусь рядом с матушкой.

– Тебе не следовало делать это одной, – говорит матушка, вытирая лицо рукавом. – Ведь тебе могли причинить вред. И даже убить.

– Но ведь ничего такого не случилось. Что нам делать теперь?

– Мы сообщим городскому совету и предоставим им разбираться с этим делом.

Ее взор падает на мои руки, и я понимаю, что она увидела новую метку на костяшке моего пальца.

– О, Саския, – с грустью говорит она.

Меня обжигает стыд, и я прячу руку за спину, чтобы скрыть метку.

– Я никому не причиняла вреда, – оправдываюсь я. – Я только хотела это сделать.

Между бровями матушки появляется морщинка.

– Почему ты решила, что речь идет о причинении вреда?

Этот вопрос застает меня врасплох. Мои мысли словно натыкаются на преграду.

– Эта метка… я всегда полагала, что такие метки как-то связаны с насилием.

– Нет, – тихо говорит она. – Такие метки встречаются редко, поэтому-то мы обычно о них и не говорим, но обычно они свидетельствуют о том, что тот, у кого появилась подобная метка, пережил предательство. Саския, что с тобой произошло?

Я вспоминаю, как видела такие метки прежде, и на меня словно накатывает волна и полностью меняет расклад. Так отлив уносит с собой вынесенные на берег водоросли и оставляет на песке ракушки.

– Мы не можем сообщить об этом городскому совету, – говорю наконец я. – Там был Деклан. – Произнося его имя, я снова испытываю потрясение. Я думала, метка появилась на моем пальце из-за того, что я представила себе, как мои руки смыкаются на его горле, но, выходит, дело в том, что он меня предал.

– Деклан был где ?

– На черном рынке. – Я сглатываю. – И он не покупал, а напротив – продавал.

Ее лицо напрягается, горло тоже.

– Продавал кости твоего отца?

Меня пронзает чувство вины. За то, что я сообщила ей дурную весть. За то, что не смогла раскусить Деклана. За то, что оказалась не такой дочерью, какую она хотела иметь.

– Да.

Она опускает взгляд, наклоняется и проводит пальцем по плечевой кости моего отца, как будто гладит его по руке.

– Ты не удивлена, – замечаю я.

– Нет, думаю, меня это не удивляет.

– Но ты все равно объявила его моим суженым. – В то время именно этого хотела и я сама, но ведь она моя мать. И Заклинательница. Ей нельзя было так ошибаться.

– Это сложно.

– Как так, матушка? Что тут сложного?

Она не отвечает, и ее молчание кажется мне более оглушительным, чем любой гром.

– Зачем ты это сделала? Какая именно из бабушкиных костей велела тебе погубить мою жизнь?

Мороз пробегает по моей спине. Я вспоминаю день доведывания. Вспоминаю голос матушки, когда она держала на ладони сломанную кость. Мы с тобой уже делали это прежде.

Эти ее слова вертятся сейчас на моем собственном языке – у них вкус какого-то горького зелья. Я чувствую отголосок точно такого же момента, его эхо отдается в моих костях, и по лицу матушки я вижу, что то же самое ощущает сейчас и она. Значит ли это, что она была не права, говоря, что другое мое будущее не похоже на это? В той другой реальности не сидим ли мы в эту минуту на этом же самом месте и не беседуем ли о том же самом?

Я дотрагиваюсь до ее запястья выше метки любви, красный цвет которой только стал еще более насыщенным с тех пор, как умер отец.

– Ты объявила моим суженым преступника. Не кажется ли тебе, что ты просто обязана мне все объяснить?

Между нами повисает молчание – молчание длиною в жизнь, полную полуправд, лжи и недомолвок.

Матушка вздыхает.

– Что именно ты хочешь узнать?

– Правду.

– Когда речь идет о гадании на костях, все не так просто. Правд бывает много, одни из них более вероятны, чем другие, и все меняется, меняется постоянно. То, что сегодня является правдой, завтра может обратиться в ложь.

– Перестань говорить загадками. Ты не удивилась тому, что Деклан продает краденые кости. Почему?

– Ты забываешь, что я гадала на Деклана с самого его рождения. И знаю его характер. Он не может никого вести сам, он по натуре ведомый. Этот мальчик всегда стоял на грани между добром и злом. И мог пойти как путем добра, так и путем зла.

Интересно, каково это – раз за разом заглядывать в будущее людей, зная, на что способен тот или иной человек и что он может сделать? Зная, что он мог бы сделать, но не сделал. Значит ли это, что она судит любого из горожан по тому, что они не выбрали, чего не совершали? Как судит меня за то, что я сломала кость бабушки, хотя я этого не делала? Во всяком случае в этой версии моей жизни.