Влада Молнева - Ангелы плачут в июне [litres]

– Да она чокнутая, – констатировал Алан, – вызывай своего лейтенанта и «Скорую» – точка поставлена!

Полицейский участок мы покинули только вечером, уставшие и опустошенные.

Домой возвращались молча. Разговаривать не хотелось, но тишина тоже угнетала, и я первой решилась ее нарушить:

– Я звонила Алине. Галя пришла в себя. Думаю, ей больше ничего не грозит.

– В мире, где полно психов и маньяков, таких, как твой отец и эта тварь? – огрызнулся крайне взвинченный Войнич, ему вся эта история далась очень непросто. – Как бы не так!

– В таком случае эта, как ты выразился, тварь права, и смерть – спасение от всех тягот жизни.

– Не понимаю, она столько лет работала в больнице, и никто ничего не заметил. Как такое возможно?!

Пришлось рассказать то, что я узнала о судьбе бабы Вари.

– Она ведь такой не родилась. Даже в детстве, когда обнаружила мать повесившейся в сарае, не бросилась никого душить. И потом, спустя годы, когда вытащила из петли собственную дочь-подростка, пытавшуюся свести счеты с жизнью, тоже ничего не произошло. А вот когда девушку через несколько лет изнасиловали и замучили до смерти какие-то отморозки, баба Варя сломалась – стала видеть спасение в смерти и жалеть, что остановила дочь в момент самоубийства, ведь тогда бы она просто умерла и избежала более ужасной участи.

– А Лариса ей просто под руку подвернулась?

– Можно и так сказать. Была как раз годовщина смерти Иры – ее дочери. Баба Варя после работы зашла к Никольскому – она убиралась у него два раза в неделю. Хозяев не было дома, но для нее оставляли ключ. Закончила уборку и пошла в гараж за пилой – отпилить обломившуюся ветку дерева, зависшую прямо над входной дверью. Что случилось дальше, я точно не знаю. Наверное, она услышала шум внизу, как-то смогла открыть люк и нашла Ларису. Сумку она бросила наверху, а вспомнив, что там есть термос с горячим чаем, вернулась за ней: хотела просто успокоить девочку, чаем напоить. Но Лариса была в невменяемом состоянии – металась, кричала, истерила. Сумка перевернулась, из нее вывалились халат и фонендоскоп. Вот фонендоскопом она ее и задушила, искренне веря, что спасает от дальнейших ударов судьбы. И Валю тоже она убила.

– Спасла, – скривившись, напомнил Алан. Он про Валю услышал только в участке. – Про нее ты мне ничего не говорила.

– Просто не знала, что эти случаи связаны. Оказывается, в ту ночь Варвара Сергеевна Михасева тоже ночевала у сестры – приводила в порядок могилу дочери накануне годовщины смерти.

– Опять годовщина.

– Да. Она приехала ближе к вечеру и задержалась на кладбище допоздна, а когда возвращалась, встретила пьяную, расстроенную, рыдающую Валю со следами побоев на лице. Вероятно, она напомнила ей дочь, вот и случилось то, что случилось.

– Откуда ты знаешь такие подробности? Снова побывала в чужой шкуре?

– Да. Было довольно неприятно.

Алан нахмурился.

– Тебе достаточно подержать любого человека за руку, чтобы узнать о нем абсолютно все, и ты на это даже разрешение не спрашиваешь! Разве это нормально? Даже для обыска нужен ордер!

– Я поступаю так только в крайних случаях и интересуюсь лишь определенной информацией, а не «абсолютно всем».

Спортсмен продолжал хмуриться.

Я понимала, что его беспокоит.

– Расслабься, твои мысли я читать не собираюсь. Да и зачем? Ведь в них ничего не изменилось, верно?

– И не изменится. – Он остановил машину возле нашего подъезда и посмотрел мне прямо в глаза. – Теоретически я понимаю, что ты ни в чем не виновата. Тебе тоже пришлось несладко, и, наверное, ты неплохой человек… Если бы ты была похожа на свою мать или бабушку, все было бы проще. А так я каждый раз вижу ЕГО глаза, ЕГО волосы, ЕГО наглую вызывающую улыбку и ничего не могу с собой поделать. Мне тяжело с тобой общаться. Я действительно старался быть беспристрастным, но…

Я отвернулась. В глазах защипало, и, как назло, никаких отвлекающих острот на ум не пришло.

– Знаешь, я ведь не выбирала ни этих глаз, ни этих волос, ни даже родителей.

Теперь Алан тоже смотрел в сторону.

– Если бы я этого не понимал, давно бы уже… – он устало махнул рукой и промолчал, не став развивать тему.

– И что ты теперь будешь делать? – спросила я, когда молчание слишком уж затянулось. – Закроешь мою практику или все же выдашь лицензию на работу?

– Это не работа, а самоубийство! – взвился Войнич. – Что бы с тобой было, если бы я не выбил ту дверь?