Елена Ершова: Все есть яд [СИ]

Кажется, на хвостовой части можно было разглядеть эмблему, но, сколько Марек не напрягал память — он не мог вспомнить. Тем временем, незнакомец, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь.

— Скоро деревня, — бросил он через плечо. — Недалеко ушли. Ваше счастье. Агнешка на его плече вздохнула и обвила за шею руками, как обвивала любимую плюшевую игрушку. Незнакомец снова вздрогнул, поморщился, но стерпел. И Марек проглотил обиду тоже, а потому сказал:

— Скажите, как я могу отблагодарить вас? Я понял, что ваш вертолет неисправен. Если вам нужна помощь, я могу сказать отцу, и…

— Не нужно. Человек остановился и прислушался, склонив голову на бок.

— Слышишь голоса? Марек прислушался. Показалось — налетевший ветер донес до него ребячий смех и ауканье. Местность теперь казалась ему знакомой, и он удивился, насколько быстро они дошли до Красножарских полян. Видать, у страха действительно велики глаза, как любила повторять мама.

— Дальше нельзя, — сказал незнакомец. Он аккуратно опустил Агнешку на землю, и она расплела руки с видимой печалью, нехотя расставаясь со своим нежданным спасителем.

— Но если вам тоже нужна помощь… — начал Марек.

— Нет, — не терпящим возражений голосом ответил мужчина. — Только одно. Не говори обо мне. Никому. К ночи я улечу. Ты никогда меня не увидишь. Обещай мне. Ты обещаешь? Их взгляды снова пересеклись: Марека — растерянный, испуганный, и незнакомца — сосредоточенный, холодный.

— Обещаешь? — повторил незнакомец.

Марек, наконец, нашел в себе силы согласно кивнуть, и незнакомец улыбнулся — странной, неестественной улыбкой, как мог бы улыбаться мертвец, и от этого по коже мальчика снова рассыпались мурашки. Но ничего плохого не случилось. Мужчина повернулся к мальчику, и перед глазами Марека промелькнула нашивка — что-то неуловимо знакомое, может быть, даже страшное, — и начал отступать в лес. А голоса все приближались, и звенели, и опасности больше не было, потому что с Агнешкой теперь все было в порядке. И, глядя на ее безмятежно улыбающееся лицо, Марек вдруг вспомнил песенку, которую она напевала, когда собирала голубику — про беспечную мушку, попавшую в сети паука. И, вспомнив, тотчас же опознал изображение на шевроне незнакомца. Вписанное в шестигранник W, округлое брюшко и острые крылья насекомого. Марека будто подкинуло на месте взметнувшимся с земли вихрем. Он круто повернулся вокруг оси, лихорадочным взглядом ощупывая окружающий его молчаливый лес. Но от незнакомца не осталось и следа, только качались на ветру ветви сосен, да где-то вдалеке аукала загулявшая ребятня. Вот тогда Агнешка подняла ресницы, одарив брата незамутненным взглядом своих блекло-голубых глаз, и произнесла очень чисто, будто не было никакой раны в горле, будто несколько минут назад она не лежала, почерневшая, на опавшей хвое:

— Ангел…

Был только один миг, когда ему хотелось сменить медно-красный офицерский китель на простую гимнастерку рядового — миг, когда неповоротливая махина вертолета взмывала над стартовой площадкой. Тогда плоское блюдо земли начинало крениться, так что острые иглы сосен едва не задевали железное брюхо. И можно было протянуть руку, чтобы дотронуться до рыжеватых макушек. Но пальцы встречали только холодную поверхность стекла, а в кресле пилота находился молодой капрал, и это ему повиновалось механическое чудовище. Ему, а не Яну. Так предписывал Устав: офицеру преторианской гвардии Дара не по чину сидеть за штурвалом. И, наделив Яна некоторыми привилегиями, Дарская Королева лишила его кое-чего важного — она лишила его неба. Тем временем, пилот переместил ручку «шаг-газ», и неровная щетка леса резко ухнула вниз. Вертолет начал взвинчиваться в небо, будто грозя располосовать его своими иззубренными лопастями, и Ян прижался к стеклу горячим лбом. В глянцевой поверхности окна он поймал свое отражение — шрамы, выбегающие из-под черной повязки, бледное, почти серое лицо если не мертвого, то, по крайней мере, смертельно больного существа. Очередной платой за китель преторианца была двойная доза чистого, концентрированного королевского яда. Ян находился в новой должности чуть менее года. С ним больше не случалось тех мучительных припадков, когда на глазах целого взвода он мог рухнуть на бетонный пол, в кровь разбив себе голову, а конвульсии сотрясали и выламывали из суставов измученное тело. Его все меньше рвало по утрам желто-зеленой пеной, и организм, поначалу отчаянно избавляющийся от излишков яда, теперь успешно абсорбировал его. Но время от времени все еще накатывали приступы тошноты, а руки порой дрожали так, что было трудно удержать в них гибкий черно-красный прут стека. Сейчас его пальцы также предательски подрагивали, и это было совсем не хорошо. Меньше всего Яну хотелось проявить слабость на своем первом серьезном задании. Кажется, его нервозность передавалась и пилоту — тот сидел прямой и бледный, стараясь не глядеть в сторону командира. Неудивительно.