Роберт Чамберс - Пенумбра. Шесть готических рассказов.

— То есть твой приёмный отец делает золото, так? И ты тоже знаешь, как его делать?

— Разумеется. Он делает его там, в Айне. И мне нравится наблюдать за его работой — цветные искры такие красивые, особенно ночью. Они похожи на золотых пчелок. Айн так прекрасен… в нём множество зелени. Из моего сада открывался чудесный вид на тысячу мостов и белые горы.

— Люди. Изольда, расскажи мне о людях, — попросил я.

— Народ Айна? Я видела много людей, они как муравьи — их очень много! Их миллионы миллионов и каждый из них проходит свой путь по одному из мостов.

— Как они выглядели? Так же, как и я?

— Я не знаю. Они были слишком далеко от меня, чтобы я могла рассмотреть их. В течение всех шестнадцати лет я видела их лишь издалека, наблюдая за ними из своего сада; но я никогда не была на улицах Айна, поскольку никогда не покидала сада — мой приёмный отец запретил мне делать это.

— И там больше не было никого другого, с кем бы ты могла поговорить? — в отчаянии спросил я.

— Мои птицы. Такие большие и красивые птицы. Их перья розовые и серые.

Изольда склонилась над водной гладью и протянула свою нежную ручку к её поверхности.

— Почему ты постоянно спрашиваешь меня о чём-то? — спросила она. — Я чем-то обидела тебя?

— Расскажи мне о своём приёмном отце, — продолжил настаивать я. — Он выглядит так же, как и я? Он носит такую же одежду и говорит так же, как и я? Он американец?

— Американец? Я не знаю. Он не одевается так, как ты и говорит совсем по-другому. А ещё он стар. Очень и очень стар. Иногда он говорит так же, как и ты, а иногда так, как принято у нас в Айне. Я тоже так умею.

— Тогда скажи мне что-нибудь на языке Айна, — поторопил её я. — Давай, скажи. Почему ты… Изольда? Почему ты плачешь? Я обидел тебя? Прости меня, я не хотел… Я и подумать не смел сделать что-нибудь подобное. Прости меня. Видишь, я стою перед той на коленях и прошу прощения.

Я остановился — мой взгляд зацепился за маленький золотой шарик, который висел на блестящей цепочке на её поясе. Я видел, как он колыхается на её талии; я видел, как он меняет свой цвет, малиновый, теперь фиолетовый, и вот он вспыхнул алым… Это символ Кюэнь-Ёиня.

Она наклонилась ко мне и положила свою ладонь на мою руку.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? — спросила она, и слёзы серебром блестели на её ресницах. — Мне больно здесь, — она прижала руку к груди. — И я не знаю, почему; ах… теперь твой взгляд холоден и твёрд; ты так пристально смотришь на золотую сферу у меня на поясе. Ты ведь хочешь знать что это, верно?

— Да, — честно сказал я, глядя на инфернальное, цветастое пламя, которое потихоньку угасало, когда я начал вновь говорить и теперь сфера была в своём обычном состоянии.

— Это символ Кюэнь-Ёиня, — сказала она дрожащим голосом. — Почему… почему тебя это так волнует?

— Это твоё?

— Д… Да.

— Где ты взяла это? — резко спросил я.

— Мой приёмный о…

Затем она изо всех сил, на которые была способна, оттолкнула меня от себя, и закрыла лицо руками.

Если бы я только тогда обнял её… привлёк к себе… Если бы только поцеловал её руки, по которым медленно катились её солёные слёзы… Если бы я сказал ей о том, как сильно я люблю её; и как больно было сердцу моему, когда я видел, как она несчастна; я ведь всего лишь исполнял свой долг… Когда она улыбалась сквозь слёзы… задорные огоньки плясали в её глазах, она любила меня, по настоящему любила… и это заставляло мою душу трепетать от счастья. Я чувствовал себя живым, поскольку внутри меня тоже разгоралось пламя, и было оно ярче, чем свет среброглазой луны и золотой диск солнца.

Затем, что-то юркнуло в траве у моих ног. Воздух наполнился влагой.

— Изольда! — крикнул что было сил я, но больше не чувствовал тепла её рук в своих ладонях — моя рука была холодной и скользкой от утренней росы.

— Изольда! — снова позвал я, но мой язык онемел от страха.

Это… это ведь сон, да? Всего лишь кошмар, ужасный кошмар… Я вдыхал этот влажный, сладковатый запах и почувствовал, как что-то больно вцепилось в моё колено. Почему так быстро наступила ночь? Где я? Моё тяжелое, окоченевшее, раненое и кровоточащее тело не желало подчиняться мне, будто я был мёртв, лежа на пороге собственного дома. Волли слизывал запёкшуюся кровь с моего лица; и Баррис склонился надо мной в свете масляной лампы, ярко горевшей в ночной тьме, что испускала в ночной воздух удушливый, серый дым, как смоляной факел. Чёрт! Едкий запах коптящей лампы привёл меня в чувство, и я из последних сил закричал: