Макс Старк - По ту сторону изгороди

– Я не знал… – это все, что смог выдавить Антон. В горле стоял плотный ком, он давил, мешался, и продолжал увеличиваться от нарастающих горьких дум. А сказать он хотел, что не знал о смерти отца, а узнал только несколько часов назад, когда тетя Таня в порыве гнева сравнила Антона с отцом и порадовалась, что того уже нет в живых. Три года он жил в неведении, жил в мечтах, что когда-нибудь отец вернется, заберет Антона из квартиры тети Тани, вытащит маму из больницы, обнимет, улыбнется Антону, потреплет его по голове и скажет, что теперь все будет как прежде, теперь все будет хорошо.

Сашка положил ладонь на плечо Антона и проговорил тихо и серьезно, так как говорят взрослые в серьезных фильмах:

– Ничего не бойся, теперь у тебя есть я.

Антон вдруг почувствовал, что больше не нужно сдерживать эмоции, не нужно казаться сильным. Он отпустил оградку, обнял Сашку и бессильно закричал, освобождая горло от назойливого кома, а голову от надоедливой мухи.

– Когда ты последний раз плакал? – спросил он, одна рука все еще лежала на плече у Антона, а второй он шарил в кармане своих брюк.

– Сегодня, – сквозь слезы ответил Антон.

В памяти всплыло утро, завтрак на кухне, холодная манная каша с комками, тетя Таня в фиолетовом халате, покрытом катышками и Настя с леденцом на палочке. Тетя Таня наблюдала как Антон доставал тарелку из шкафа, накладывал кашу и выходил с кухни. Она спросила, куда это он собрался? Антон ответил, что пошел кормить деда. Тетя Таня приказала вернуться, сложить кашу обратно в кастрюлю и ждать пока проснется и поест дядя Миша, а только после, можно будет накормить деда. Если конечно что-то останется. Он не послушал, не вернулся на кухню, но и в комнату к деду не пошел. Стоял в коридоре с холодной миской в руке и понурым взглядом глядел на выступающий бугор склеившейся каши. Тетя Таня повторила требование, Антон не сдвинулся и даже не повернулся на ее голос. Тогда она со скрипом отодвинула табурет и зашагала по коридору. Он слышал легкие шаги и неровное дыхание, как скрипят половицы и трещит линолеум. Он поднял плечи, чуть согнулся и прищурил глаза. Пахло кошачьим туалетом и пеной для бритья, свежезаваренным кофе и духами Насти. Тетя Таня подошла так близко, что Антон видел подол халата и ноги в розовых тапочках. Она дала подзатыльник, наклонилась к уху Антона и прокричала, что он тупой, как его отец и добавила, что была несказанно рада его смерти. А затем ударила по рукам, Антон обронил тарелку, каша растеклась по полу, а тетя Таня шипя и скрипя зубами проговорила, что это была порция Антона и деда.

– Почему ты терпишь это? – спросил Сашка.

– А как иначе? – Антон обрызгал слюнями и слезами Сашкину футболку, но только теперь обратил внимание на это.

– Почему бы тебе не послать куда подальше тетю Таню, а Настю хорошенько отлупить?

Антону эта мысль показалась забавной, он усмехнулся и сказал:

– Когда-нибудь так и сделаю.

– Когда-нибудь – это целая вечность и когда оно настанет, тебя уже не будет в живых.

– Наверное, – выдавил Антон.

– Тебе следует научиться обращаться с такими людьми.

– Но они же сильней меня.

– Нет, братишка, сильней тебя никого нет, – он присел на корточки, обхватил руки Антона, смотрел в лицо и говорил: – я научу тебя, если конечно ты хочешь изменить свою жизнь.

Антон кивнул, слезы больше не лились и не потому, что закончились, а потому, что Антону больше не хотелось плакать. Он смотрел на брата и клялся сам себе, что больше никогда не заплачет, теперь у него есть брат. Теперь Антон не слабак и не плакса, теперь он сильный и решительный. Вот бы еще мама вернулась из больницы, забрала Антона и приняла Сашку. Тогда бы они зажили почти как прежде, когда был жив отец.

Он вытер глаза ладонью, почесал нос и улыбнулся.

– Пойдем со мной, – он взял Антона за руку и повел по скользкой тропинке, – твоя тетка напомнила мне одну женщину, она была женой смотрителя за кладбищем.

– Чем напомнила? – поинтересовался Антон.

– Она тоже была ведьмой.

Сашка тащил Антона между могил и рассказывал про жену смотрителя кладбища. Она умерла десять дней назад, а смотритель с того времени только и знает, что пить, разговаривать со стенами и выть вечерами на луну и первую звезду.

При жизни она была ещё той стервой, кричала на всех без разбору, гнала метлой бездомных собак и кошек. Закрывала ворота ровно в семь вечера и не пускала никого. Её не волновало, что, хромая, еле живая бабушка тряслась в автобусе целый день, чтобы побывать на могиле сына, но не успела до закрытия. Не волновало, что люди ехали с другого города, чтобы полчаса постоять над могилой родственника, а потом вынуждены ехать назад, чтобы успеть утром на работу. Она не пускала детей без взрослых, потому-то Сашке приходилось перелезать через забор. Не пускала женщин в юбках, словно тут храм или церковь. Вечерами обходила все кладбище с ружьем на плече. Если ей попадались люди, то она, угрожая ружьем, выгоняла с территории, если же попадалась собака, то стреляла на поражение и её не волновало, что дробь попадала не только в собаку, но и в надгробия и кресты.