Елена Арсеньева - Дом проклятых душ

Там спасение! Там выход!

Но разве успеть добежать?!

И тут…

И тут резко потянуло сквозняком, взметнулись пыль и мусор, столетиями копившиеся в углах комнаты, а потом каким-то потусторонним ветром занесло в дверной проем подобие человека – ни лица, ни одежды толком не различить, некая смутная тень, колеблющийся силуэт, словно нарисованный сигаретным дымом, виден только рот, широко распяленный, как на картине Мунка «Ужас», рот, окаймленный черной бородой, испятнанной чем-то красным, будто кровью, и из него рвался тихий, мучительный вой, в котором Маша различила только отдельные звуки:

– …и…я! …и! …и!..яа-ю!

Тень подняла призрачные, прозрачные руки, простерла к Маше… ладони были обагрены, с них срывались красные капли…

– Батюшка! – вскричала Глафира. – Батюшка мой!

Повернулась к Маше и простонала:

– Исполни просьбу его! Последнюю, посмертную! Отзовись на его мольбу!

– Но я не… я не понимаю… – пролепетала Маша.

– Что тебе Марусенька дала?! – выкрикнула Глафира, давясь слезами.

– Марусенька? – повторила Маша и неожиданно вспомнила: вот она спрашивает у Марусеньки, зачем ей спички: «Что, нам придется блуждать где-то в кромешной тьме, и эти спички помогут найти выход?» – «Ну, в темноте не в темноте, – загадочно отвечает Марусенька, – а небось сгодятся!»

И Машу осенило! Наконец стал понятен не только смысл этого подарка, но и смысл слов призрака. Измученный, проклятый всеми Донжа молил о последней милости, и слова его значили: «Сожги меня! Сожги! Умоляю!»

Только ли за себя он просит, умоляет, или также за всех тех, кто невесть который век бродит по здешним коридорам, проваливаясь во времена и пространства и мечтая о покое так же, как они с Горностаем мечтают о свободе?

– Спаси его… – прорыдала Глафира. – Спаси их! Нас с Марусенькой спаси! Нет у нас больше сил скитаться, нет больше сил!

Нельзя было верить ни одному слову Глафиры, это конечно, однако Маша поверила не словам ее, а слезам, которые так и лились из желтых, теперь уже не хитрых, а измученных глаз.

И Маша решилась!

Она выхватила из одного кармана бумагу с последними словами заклятия, из другого – коробок с надписью «Слава Октябрю», вытащила из него сразу несколько спичек и, чиркнув (они зажглись сразу!), поднесла их к старой бумаге.

Ох как она вспыхнула! Маша выронила ее, чтобы не обжечься, и радостно запылал вековой мусор под ногами. Для надежности Маша бросила в этот костерок и коробок. Пламя взметнулось еще выше!

Сквозняк понес его в ту дверь, где стоял Донжа. Призрак с последним стоном бросился в огонь и исчез.

Теперь стала ясно видна та дверь, которая вела к спасению.

– Туда! – закричала Маша. – Туда!

Горностай подскочил к ней, схватил за руку и первым ринулся в огонь, который уже бушевал перед ними.

За спиной раздался жалобный вопль:

– Помогите!

Это кричал Жука, о котором Маша совершенно забыла.

Беглецы обернулись.

Жука ковылял к ним, волоча простреленную ногу, и две черные козочки били копытцами в пол, жалобно блея, словно тоже звали на помощь.

– Марусенька, беги ко мне, я тебя перенесу! – вскрикнула Маша.

Черноглазая коза на миг поднялась серой тенью старухи, произнесла ласково:

– Не бойся за меня, дитятко! Спасибо тебе! Храни тебя Бог! – и исчезла вместе с желтоглазой козой.

Горностай вышиб у Жуки наган, который тут же заскользил по полу. Но сейчас было уже не до него! Горностай схватил Жуку под локоть и потащил за собой.

Маша бежала впереди. Ударилась всем телом в дверь… свежий, живой воздух ударил в лицо, и ох как взревело пламя за спиной!

– Горностай! – в ужасе вскричала она, обернувшись, но он уже был рядом, по-прежнему поддерживая Жуку.

Соскочил с крыльца, столкнул Машу, стащил Жуку. Все трое оглянулись, ожидая увидеть за спиной ревущее пламя, страшный пожар… и замерли, ошеломленно глядя на пустырь, заросший крапивой и полынью.

Дома на Почтовом спуске, проклятого дома, обиталища призраков и кошмаров, больше не было! Не осталось от него и следа!

– Все, – пробормотал Горностай, роняя Жуку, как вещь, и обнимая Машу. – Все!

Она судорожно вздохнула, еще не вполне поняв, что произошло.

Марусенька… Гав… Иван Горностай, Завитая, береза, старый дом ее детства с еще не заклеенной трещиной в стекле… Сейчас она словно бы опять пережила тот старый пожар, некогда разрушивший мир ее блаженного детства, однако на сей раз огонь был зажжен ее руками и спас ей жизнь.

И не только ей!