Сергей Смирнов - Солнце для мертвых [сборник]

В холодном свете холодного светила, он ясно увидел свой путь.

Он дошел до трамвайного кольца. Отсюда шло несколько дорог в разные стороны: одна к мосту, другая в заводской микрорайон, третья — в пригородный поселок, четвертая — в аэропорт.

Он постоял, прислушиваясь. Потом шагнул на проезжую часть. Он не знал, видят ли его водители, может быть, для них он не существовал. Но он все равно не боялся. Он слишком долго боялся в своей предыдущей жизни.

Машины тормозили. Он пересек проезжую часть, автобусную площадку, прошел мимо экспресс-кафе, глухого и темного в этот ранний час, свернул на тропинку и вскоре выбрался на шоссе, ведущее в аэропорт.

Слева, в сосновом лесу, были лыжные трассы, частично освещенные, и по ним то и дело пробегали лыжники.

Он двигался быстро и уверенно, не обращая внимания на лыжников, мелькавших за деревьями, на проносившиеся справа машины.

2.

Двое из четверых проснулись от холода. Они спали в садовом домике недалеко от города — рукой подать, — где их приютила женщина по имени Галя. С Галей они познакомились вчера.

Печурка в домике остыла. Они растолкали Галю и, пока она разводила огонь, опохмелились. Вчерашнее веселье ушло, и обоим было муторно. Хотелось вернуться в город, заползти в самое теплое место и отлежаться, пока в перепутанных мыслях не образуется хотя бы некоторый порядок. Гале было много лет. Это вчера ночью она могла сойти за молодую женщину. Сегодня они увидели ее безобразное лицо, старые, много видевшие глаза и седину в давно немытых волосах.

— Галя, сука, ты кто? — спросил младший, которого звали Андреем, и который направлял всех четверых.

— Ты же вчера спрашивал, Андрюша, — ласково ответила она.

— А я забыл.

Она глядела на него снизу вверх, сырая штакетина была у нее в руке — она хотела сунуть ее в печку.

— И я забыла, — сказала она.

Андрей налил в кружку от чайного сервиза водки, выпил и сказал:

— Врешь.

— Андрюха, ты чего? — спросил старший, которого звали не по имени — Виктор, — а просто Бэ-Вэ; он был туповат, и «бэ-вэ» было его любимым выражением, означавшим, в зависимости от ситуации, все, что угодно. А вообще-то «бэ-вэ» значило «без возражений»: так выражался наставник Бэ-Вэ в детской колонии.

— Все она помнит, — мрачно сказал Андрей. — Все, что ты тут вчера болтал.

— Я болтал? Да ты же сам…

Андрей отшвырнул из-под себя колченогую пластиковую табуретку, встал и ударил Бэ-Вэ. Бэ-Вэ вообще был мальчиком для битья, еще с детства.

А когда Андрей перехватил опустевшую бутылку «Петроффа» за горлышко, Галя все поняла.

— Не надо, Андрюша, — сказала она.

И Бэ-Вэ, что-то заподозрив, вдруг заплакал и тоже заскулил:

— Андрей! Брось ты ее, падлу, а?

Андрей посмотрел на него тяжелым взглядом, поставил бутылку на стол, расстегнул штаны.

— Ладно. У нее еще работа есть. Давай.

— Чего «давай»?

— Отсосом поработай.

3.

Он приближался. Он уже видел маленький домик на склоне, запорошенный черным снегом. В беспощадном всепроницающем свете холодного солнца он видел фигурки трех живых людей, копошившихся внутри. Он не понимал, чем они заняты, но ему и не нужно было понимать: тот, кто оживил его мертвую плоть, предназначил его для другого.

Он подошел к домику и заглянул в окно. Три живых лица повернулись к нему, раскрылись горячие красные рты. Эти чудовища боялись его. Они кричали.

Он протянул руку. Посыпалось стекло. Рука его вытягивалась и шарила внутри домика, стараясь схватить кого-нибудь из них. Наконец, это ему удалось. Он потянул к себе рвавшийся горячий комочек. Он увидел выкаченные от ужаса глаза, белое, помертвевшее лицо. Это была женщина. Она царапалась, визжала и выла, и была похожа не на женщину — на мерзкое существо из тех, что живут в воображении папуасов маринд-аним.

Андрей первым сообразил, что надо делать — и ринулся к двери. По пути он наступил на собственную штанину, забыв, что брюки еще расстегнуты, и упал. Бэ-Вэ почему-то навалился на него сверху, дергаясь и беспрерывно вопя.

— Уйди, придурок, сука! — неистово закричал Андрей. Он сбросил с себя приятеля, поднялся, но Бэ-Вэ не отпускал его, намертво вцепившись в спущенную штанину. Андрей ударил его ногой в перекошенное от страха лицо. Увидел кровь, и у него потемнело в глазах: он стал бить сапогом с остервенением и даже почувствовал что-то вроде облегчения, когда почувствовал, как рот Бэ-Вэ превратился в кровавую кашу из порванных губ, языка и выбитых зубов. Бэ-Вэ отпустил штанину, свернулся калачиком и тихо скулил. Андрей выкатился на улицу.