Сергей Смирнов - Солнце для мертвых [сборник]

И свет, бивший в глаза, вдруг погас.

Его вывели из тесной комнатки с грязными стенами, посадили в машину и долго-долго везли куда-то сквозь ночь.

Анеле, растворившаяся в ночи, была рядом. Теперь он знал это и тихо радовался. Они оставят его в покое. Она защитит его. Она простила его, давно уже простила.

Его привезли за колючую проволоку, в старый кирпичный дом с решетками на окнах. Помыли в огромной грязной ванне и дали поесть.

Ему стало теперь все равно.

Жидкий холодный гороховый суп. Он хлебает его шумно, ни на что не обращая внимания. На стенках железной миски после супа остается желтая слизь.

Он смотрит внутрь себя, и потому окружающим его взгляд кажется бессмысленным.

Суп струйкой стекает из уголка рта, потому, что он не закрывает рта, когда жует. Ему все равно.

Потом его ведут серыми коридорами, приводят в серую большую комнату, заставленную железными кроватями. Его укладывают, колют иголками и заставляют проглотить горсть таблеток. Неважно. Теперь это все — неважно.

Анеле теперь с ним. Навсегда. Он стал частью Анеле-Ночи.

День перестал быть днем, ночь-ночью. И это больше всего печалило его в этом странном заведении, где в комнатах никогда не выключался свет.

Вернее, нет. День пропал. Наступила вечная ночь. И ОНИ — те, что считали его сумасшедшим маньяком — они знали это.

Он закрывал глаза и старался увидеть ее той, прежней. Но видел лишь темное крылатое существо с бессонно горящими глазами).

Наверное, он умирал. Ему снова стал снится один и тот же сон: лодки на темной воде, и он стоит среди них, борясь с течением и стремясь удержать, во что бы то ни стало удержать ту, в которой лежала Анеле. Но это была не Анеле. Когда он отбрасывал простыню с лица — он видел в лодке свою жену. И отпускал лодку, и она, медленно покачиваясь, отплывала от него все дальше, к тому берегу, на котором не было воспоминаний…

А однажды (то ли поздним вечером, то ли на рассвете) в курилке он увидел странного человека, шептавшего странные слова.

Он прислушался. И все понял.

— Она была блондинкой? — спросил он.

— Нет, — ответил собеседник, смотрящий в себя. — У нее были темные волосы. И кожа тоже была темной.

— Ты убил ее?

— Нет же, нет. Это она убила меня. Не понимаешь? Я все бросил ради нее, все отдал ей. А она сказала: все, поиграли, и хватит. Возвращайся домой. У меня нет дома, я говорю. А она улыбнулась, и все. Я еще подождал. Она молчала. Тогда я ударил ее. Она упала и не разбилась. Надо было взять молоток. Она ведь просто кукла, кукла. Внутри — пусто. Разбей — и нет ее.

— Да, да, — торопливо кивал он, жадно слушая. — Анеле тоже была как кукла.

— Ты разбил ее?

— Не знаю. Кажется, да…

(С тех пор их часто видели вместе — высокого худого, и низкого, мрачного. За ними числились недоказанные убийства. Когда их переводили в спецлечебницу, в документах было указано, что оба разговаривают друг с другом на перевернутом языке, так быстро, что разобрать невозможно. Они старались не спать по ночам, и говорили о каких-то разбитых статуях, одну из них звали Анеле, другую — Адюл).

А еще один из них часто цитировал другому стихотворение Ахматовой, заканчивавшееся словами «Спокойной ночи, ночь».

Но врачи были не из тех, что читают Ахматову.

(Он умер ночью, в камере-одиночке, в карцере, куда сажали самых буйных и неисправимых. И когда это случилось, в карцере вдруг посветлело, и из осколков света соткалась прекрасная женщина. Анеле. Елена. Она вернулась за ним. Она взяла его мертвую руку и повела его сквозь решетки и стены туда, где вечно светит солнце, и нет ночи, потому, что нет тьмы).

И он лег в лодку и оттолкнулся от берега воспоминаний.

Спокойной ночи, ночь.

1993

1.

Сугроб, наметенный за ночь, зашевелился. Луна закатилась, но вдали, за темными строениями товарной станции, уже забрезжил чистый оранжевый свет.

Человек, поднявшийся из снега, качнулся. Снег посыпался с него, как с новогодней елки.

Он смотрел вокруг и не узнавал мира, а главное, не узнавал себя. Он даже не мог бы сказать, кто он — мужчина или женщина. Нет, он даже не мог сказать, человек ли он.

Он посмотрел вперед по заснеженной дорожке, туда, где светились фонари трамвайной линии. И назад — на кирпичные заборы, скрывавшие пакгаузы железной дороги. Он не узнавал этого мира. Он видел черный снег и синий свет, брезживший на востоке. Он видел свои руки, облитые синим холодным светом, потом взгляд его упал на пятна в снегу. Там, где он только что лежал, на черном снегу светились ярко-красные пятна. Такие же пятна на его куртке источали слабое сияние, и разглядывая их, он внезапно понял, что эти пятна как-то связаны с ним. Это красное — невыносимо красное для его глаз — вытекло из него. Цепочка красных следов тянулась по тропинке в сторону трамвайного кольца. Красное притягивало его взгляд, и в груди его рождалось что-то необыкновенное, от чего хотелось взвыть и расцарапать ногтями грудь.