Сергей Смирнов - Солнце для мертвых [сборник]

А потом подошел трамвай. Мужчина и женщина разошлись. Мужчина сел в трамвай, и только через несколько остановок обнаружил, что парни — здесь, едут вместе с ним.

Пока народу было много, он не боялся. Потом, перед конечной остановкой, в трамвае осталось совсем немного пассажиров, и мужчина забеспокоился.

Ну, а уж на конечной, когда вышли только он и парни, он и вовсе испугался. Ведь у него тоже были дети.

Ему нужно было перейти линию. Как назло, кругом не было ни души — поздно, да и мороз загнал всех в дома. Надо было не выходить из трамвая, подумал он. Но теперь поздно. Трамвай проскрежетал на повороте и умчался — веселый, светлый, сияющий, как ёлочная игрушка. И мужчина остался один против четверых на дорожке среди заметенных снегом зарослей тальника.

— Глазастый ты, дядя, узнать можешь, — сказал ему один из парней.

— Куртка у него хорошая, — сказал другой.

— Мне тоже нравится, — сказал третий.

— Жаль — никому не достанется… — сказал четвертый.

Наверное, надо было бежать. С четырьмя такими бугаями ему не справиться. Но бежать было бы позором. Он стоял и ждал, и даже не успел защититься, когда перчатка со свинцом ахнула его в висок. Он не упал, просто удивился силе удара. Он даже ответил — слабо, потому, что парень успел уклониться. «Каратист, падла» — подумал он.

— Ребята, может, разойдемся, а? — спросил он, все еще отказываясь поверить в происходящее.

— Ага, сейчас разойдемся, старый мудак, — ответили ему. И новый удар.

Он снова устоял, и красная пелена застлала ему глаза, и страх отступил, и он с ревом кинулся на переднего, на этого гаденыша, который хотел вмешаться в его жизнь, обидеть его детей и жену, обидеть не рожденного еще ребенка, поломать все, что с таким трудом он создал и выстрадал.

Потом был еще удар, и еще один. Он в удивлении смотрел, как нож погружается в него, выскакивает, как живой, в крови, и погружается снова. И после боли, после удивления — что можно вот так просто взять и решить всё, все проблемы, — он почувствовал стыд. И уже в самом конце — мучительное чувство жалости ко всем, кого он любил, и кто оставался здесь, в этом жестоком несправедливом мире.

И вот теперь, в холодном утреннем трамвае, он, белый, как снег, и такой же холодный — даже холоднее, — ехал на поиски.

На остановках входили люди, вагон наполнялся, все места заняли, и только одно — рядом с ним, — оставалось свободным.

Он не думал об этом. Он не думал о людях, стоявших вокруг. Он знал, что не зря поднялся с кровавого снега, не зря вернулся в этот мир. Это ведь что-то значило, зачем-то это было нужно — оживить его замороженное сердце, поднять его на ноги и толкнуть вперед, вдохнув жизнь в мертвое тело.

Он сошел на той же самой остановке, где все это началось. Было еще рано, магазины закрыты, и он знал, что убийц здесь нет. Наверное, они еще спят после пьяной ночи.

Он видел голубоватые фигуры людей, торопившихся по делам, детей, которых взрослые вели в детсады и ясли, он узнавал этот мир, но не принадлежал ему. Он был холодный, как фонарный столб. Или как пешеходная «зебра» под слоем голубого льда. Но ведь он и не хотел сюда возвращаться.

Черный снег скрипел под его ногами, когда он прохаживался взад-вперед вдоль остановки, за коммерческими киосками. Скрипел снег, и скрипело его мертвое тело, которое не разлагалось только благодаря морозу, ударившему ночью.

Нет, разложение уже началось — очень медленно, пока не заметно. Он должен был избегать мест, где разложение пойдет быстрее. Например, он не должен долго находиться в помещении. Или в переполненном транспорте.

И еще он понял, что должен торопиться. Он должен отыскать их до того, как превратится в набор первоначальных элементов, до того, как вечный Хаос притянет его к себе и вольет в себя. Камень к камню, тьма к тьме.

Он потер руки, не чувствуя их. Потер лицо. Что-то рождалось в нем, какое-то неведомое прежде чувство, что-то, что доступно лишь мертвым. Он понял, что ни время, ни расстояние для него теперь не играют никакой роли.

Он огляделся. Синее солнце разгоралось над девятиэтажками, заливая призрачным светом весь город. Этот город в синем свете теперь тоже был городом мертвых. Теперь он не был для него лабиринтом, в котором можно заблудиться. Он видел под черным снегом, в каменной промороженной земле, мертвые кости и корни.

Там, за переездом, на старом кладбище, лежало множество таких же, как он, бывших когда-то живыми. Они и сейчас никуда не делись, наполовину разложившиеся, наполовину мумифицированные, они существовали вопреки этому грохочущему, назойливому миру живых. Он слышал их ободряющие голоса, они знали, кто он, куда идет, и зачем. И, прислушавшись, он понял, что они хотят помочь ему.