Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Ущипни меня! – крикнула Маруся, прижимаясь к Молчуну, не в силах отвести глаз от уже полностью почерневшей фигуры.

Балагур обернулся и засмеялся:

– Странная просьба. Но конкретная. Ты кого просишь: меня или молчальника?

«Неужели они не видят?!» – Маруся удивилась весёлому выражению лица толстяка и переметнулась к Молчуну.

Тот оторопело смотрел на разваливающегося призрака, приоткрыв от удивления рот. Но он видел Нину, свою экс-благоверную. Она сидела рядом с Марусей на корточках, в цветастом домашнем халате и говорила, покачиваясь:

– ИЗ-ЗА ТЕБЯ… ВСЁ ИЗ-ЗА ТЕБЯ… ВЕРНИСЬ И ЕЩЁ УСПЕЕШЬ… ВЕДЬ ТАМ ЖИЛИ ТВОИ РОДИТЕЛИ… ИЗ-ЗА ТЕБЯ…

– И ты меня ущипни, – он обжёг ухо девушке своим дыханием и хрипом.

Вцепившись друг в друга, они ущипнули. Насколько и куда удачно получилось у Маруси, но пальцы афганца схватили её прямо под правым соском, что было очень болезненно, но и достаточно эффективно. Призрак растаял, рассеиваясь с дымом. А для Молчуна исчезла Нина.

Подбоченясь, Балагур рассматривал их, не понимая смеяться или бежать куда-нибудь сломя голову:

– Да что с вами? У вас на лицах девятьсот дней блокады написано.

Расцепившись, парочка уставилась на него, словно на невесть откуда взявшегося бегемота.

– Ты что-нибудь видел? – сипнул Молчун.

– Видел. Вернулся Кома… товарищ лейтенант Иван Николаевич и заставил разбирать кровати и стаскивать их обратно.

– Эй! Чего там у вас? – гаркнуло с того берега.

– Ну вот, вспомни дурака, он и окликнет, – Балагур оттолкнулся ногами от земли и, покачиваясь, поплыл по воздуху, вцепившись в страховочные пояса:

– Пока, ребятки! Просыпайтесь!

Маруся, нахмурившись, растирала синяк под кофтой:

– Другого места не нашёл, да?

Молчун проследил за её рукой и попытался улыбнуться:

– Прости. Но что ты думаешь об этой херне? Ты видела её?

Девушка поднялась, опираясь на ружьё:

– Никого и ничего я не видела. Ясно?

– Как? Ты же…

– Ничего я не видела! И не хочу ничего больше видеть! С меня хватит!

– Погоди, – Молчун попытался удержать её, но Маруся оттолкнула его плечом, пошатываясь, побрела к воде и принялась ополаскивать лицо.

– Эй-эгэ-гэ-эй! Лечу! – болтался под тросом Балагур. – Ау-у! Люди! Хорошо-то как!

– Вначале голоса, потом галлюцинации. Что дальше? – ухмыльнулся Молчун, потирая виски. Резко и как-то сразу вернулась головная боль…

Они шли чуть больше часа. Словно время отпрыгнуло вспять лет на семьдесят. Пробираясь сквозь зелень леса, подобно отряду заблудившихся партизан или наоборот: уверенному в своём всемогуществе, но усталому и осторожному – карателей, прижимающих автоматы к животам, будто двигались на поиски своих жертв. Шурик ещё не решил, кем быть лучше: карателем или партизаном? Партизаны – они, конечно, за правое дело. Родину защищали. Но старые фильмы уж как-то блёкло и неромантично рисовали таёжный быт голодных и изможденных людей, вечно ожидающих разведчиков с донесением. Для чего малочисленному отряду эти донесения? Всё равно же в бой вступать – самоубийство. А вот разведчики, как правило, геройски погибали… И как красиво и уверено марширует по лесу гитлеровец, чопорно постёгивая хлыстиком голенище начищенных до блеска сапог! Чёрный, прямо по фигуре, мундир со свастикой на рукаве, фуражка с черепом-кокардой над юным белобрысым лицом. Он красив – до безобразия и наоборот: ненавидим до восхищения. Молодой эсэсовец не понимает, что сам носитель своей смерти. Ибо именно его за красоту и уверенность хочется шлёпнуть первым… Шурик споткнулся и взглянул под ноги – хлыстик, некогда выпавший из холеной руки, лежал перед ним. Да нет, это просто пихтовая веточка, потерянная тяжёлой кроной. Шурик неуверенно поднял её и двинулся дальше, позабывшись, постукивая по ноге в такт шагам.

Лес, казавшийся издалека сплошной зелёной массой, расступился, как бы развернувшись в пространстве, и уже поднадоел однотипностью стволов и кустарников. Он был слегка неуклюжим и неторопливым, словно не надвигались осенние ненастья и зимние холода. Да что им, вечнозелёным пихтам и кедрам, мороз и снег? Только ещё одна возможность подремать, закутавшись в белые шубы. А вот молодняковой поросли придётся нелегко. И на том спасибо, что под Новый год не доберутся до них топоры.

– Может быть, растянуться в цепь? – предложил Молчун. – Только чтобы не терять друг друга из вида.

Лес усмехался, обманув первоначальной рассредоточенностью, сгустился, заволокся кустами, репейниками, спрятал выступающие на поверхность корни в лопухи, выставляя неожиданные сучки и низко опуская ветки, как бы играя: «А ну как поймаю!» Маруся двигалась мягко, как кошка, заранее огибая предстоящие преграды, проскальзывая меж стволов, оставляя за собой лишь лёгкое колыхание веток. На самом деле она раздвоилась. Тело, не управляемое разумом, машинально выбирало дорогу, петляло, шагало, отвечало на вопросы, а мозг сжался в лихорадочном поиске выхода из испуга. Разлезающийся по швам Вращенко не просто напугал, а перевернул что-то в ней. Странно, почему он сгорал? Что с ним на самом деле?