Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Лучше я бить буду. По голове.

Бортовский утёр рот ладонью и поднялся:

– Обед окончен. Час на сборку кроватей. Потом в тайгу. Время не ждёт.

– Кайфоломщик, – улыбнулся Шурик.

– Сашка, лучше бы сбегал посуду сдал, – помахивая порожней бутылкой, предложил Спортсмен.

Бортовский выпучился на него и гаркнул:

– Я же сказал: обед окончен! Водку хлестать все мастера. За работу, засранец.

Застолье притихло.

– Но зачем так-то, Командир, – попытался возразить Балагур.

– Потрепались и хватит. И никакой я вам не Командир, а Иван Николаевич. Или товарищ лейтенант. Вопросы есть?

– ЕСТЬ! – Спортсмен поднялся и водрузил ладони на стол, его лицо пылало. – Ты помнишь, что я тебе у лодки сказал?! Сами разберёмся, когда и что делать!

– Так, – Бортовский заскрипел зубами, чувствуя как из нутра готово прорваться выспавшееся ЧТО-ТО, – угрожаешь?

– Да пошёл ты! Последнее дело угрожать инвалидам…

– Что?! – через стол Иван схватил Спортсмена за грудки. – Что ты сказал, ЗАСРАНЕЦ!

Спортсмен вырывался и замахнулся для удара пустой бутылкой. Молчун вовремя подхватил его под локти и предотвратил удар, но словесный поток остановить был не волен. Балагур пытался удержать Командира, пока тому высказывали, что думают о нём и его матери. Это могло показаться смешным: маленький толстячок хватается за гиганта, приговаривая:

– Хватит, ну хватит.

– Да вы что, совсем сбрендели?! – не выдержала Маруся. – Только что за дружбу пили и… – повернувшись к ошалевшему Сашке, заметила. – Вот смотри, Шурик, что водка с народом делает!

– Ну будет, будет, – журил Балагур.

Сверля друг друга глазами, соперники разошлись. Спортсмен отшвырнул пустую бутылку и выругался напоследок:

– Свинья, она и в Африке…

– Прекрати! – рассердилась Маруся.

Уже из закутка, как ни в чём не бывало, Бортовский гаркнул:

– На сбор кроватей уже пятьдесят пять минут. Иначе будете спать на полу. Вопросы есть?

Через реку Маруся переправлялась одной из последних. Первым по тросу укатил Спортсмен, за ним грузно и осторожно последовал Иван, а теперь она, улыбаясь, наблюдала как болтался в воздухе Шурик, брыкаясь худосочными ногами. Но улыбка трогала только губы.

Что-то беспокоило её. То ли Молчун, куривший рядом – невольно обдувая дымом, то ли ошеломляющая мощь тайги. Она затянулась последний раз и отбросила сигарету. Чёрт возьми! День начался так удачно! Когда же появились первые признаки дискомфорта? Не тогда ли, когда Спортсмен одёрнул Командира у лодки? И ещё Шурик в старом доме… Это всё предтечи… Холодные брызги воды на лице в лодке… Не в лодке! Брызги, поднятые плывущим медведем! Именно тогда и подкралось беспокойство. Зачем они стреляли? Во что? Или в кого? Словно её уличили в чём-то постыдном, так неловко. Медведь тогда немного постоял на отмели, не доверяя и удивляясь. Он всего лишь плыл в безопасное место. Почему по нему стреляют? Безопасное? Он плыл в ОПАСНОЕ место! И знал это! Не мог не знать. И было ещё что-то в его морде самодовольное, говорящее: «УБИРАЙСЯ!» Что-то от лисы, ожидающей смерти. Да нет же, просто показалось, просто она немного свихнулась. Если она не полная дура, то тогда… мир сместился, перевернулся и поехал подобно пресловутой крыше. Тишина! Гнетущая, тупая, как скука и безысходность. Не поют птицы, кузнечики, как утром, не стрекочут, деревья не качают ветками, листва не шумит. Небо прояснилось, по идее лес сейчас должен звучать, как оркестр, выстреливая птичьим гомоном и порывами ветра. Нечего делать медведю в таком затишье. ОН ПЛЫЛ НЕПРАВИЛЬНО! НЕ ТУДА! Даже на кладбище бывает веселее…

– ВОТ ИМЕННО. КЛАДБИЩЕ. ТС-С, – шепнули на ухо.

Маруся вздрогнула и повернула голову, осторожно, словно боясь пораниться, понимая, что её взору предстанет нечто ужасное, подобное оскаленной лисьей морде в глазах Барса. Справа сидел Молчун, Балагур цеплялся к тросу, а слева никого НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ. Она ошиблась. Рядом сидел Андрюха Вращенко и, прижимая палец к губам, делал ей таинственные знаки. Что-то не так было с его губами, они кривлялись, гримасничали, напоминая марионетку на огромной и пустой арене лица, которое могло посоперничать в бледности с луной. Неестественно алые губы дёргались, шепча:

– НЕ ПОРА ЛИ ТЕБЕ, МАХА, УБРАТЬСЯ? ЧТО ТЕБЕ ДЕЛАТЬ НА КЛАДБИЩЕ? А МЫ ВСЁ-ВСЁ ПРО ТЕБЯ ЗНАЕМ, – лицо приблизилось и стало темнеть. Запахло гарью. Ткань одежды расползлась, обугливаясь.