Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Твою мать! Срань Господня! Срань! Твою мать!

Молчун тоже опустился на колени, привлекая к себе рыдающую девушку и до побелевших пальцев крепко сжимая пистолет. Если кто из мертвецов приблизится, он, конечно же, выстрелит – хотя и понимал тщетность подобной акции. Память в спешке перебирала встречи с проявлениями ирреального. Голос в автобусе. Нина у переправы. Спортсмен, вонзающий кулак в морду мертвеца. Узелок с останками Спортсмена, текст почтового сообщения: «ТЭБЯ, ГЭНА, ОТПУЩУ…» Не то! Не так!

…Табачный ларёк, прямоугольный блок сигарет, перебираемый ладонями. Ощущения нахлынули, неприятно покалывая в груди. Гранитная плита, устремлённая вверх, чёртово колесо, красный гравий под ногами. « Для тебя папочка … »

…Равномерное журчание воды из-под крана, несущие тепло и безмятежность, горьковатый вкус пива, обволакивающий язык. Жжение на щеках после бритья, обжигающий нёбо омлет… « Удивляет полное отсутствие тараканов… Мелких нет ни одного…», «Могу поклясться, что второй хвост хлестал его по руке…», «Три комнаты поменять на конуру? Ты в своем уме?»

– Да! – ответил Молчун. – Я никогда ещё не был так в своем уме.

В подобной ситуации его заявление было более чем странным. Но «…живые клетки, маленькие такие клеточки…», «… вторая половина? …в бункере осталась. На метеостанции. Сгорела, должно быть…»

Пистолет странно заелозил. Вернувшись в настоящее, Генка сразу не понял, что Маруся вырывает у него оружие.

– Застрели меня, – шептала она. – Так не могу! Не хочу стать такой, как они. Застрели…

Молчун расхохотался, озорно подмигнул ей:

– Тараканчики! Понимаешь? Тараканчики! Письма помнишь? Совокупляются! Чёрт! Совокупляются! Десять пальцев!

…Если бы родители или те, кто когда-то знали Сергея Петровича Уркашенко, которому на зоне дали кличку Урюк, увидел его сейчас, то не узнали бы. И не потому, что Урюк под воздействием радиации лишился волос и зубов, а его тело покрылось шишками и язвами, но все просто помнили про его руки, которые, как говорится, не под то заточены. Урюк никогда не мог ничего сделать, даже вбиваемые гвозди гнулись в доске, а молоток шлёпал по пальцам, не говоря уже о каких-то более сложных вещах. Сейчас же, бормоча незатейливую мелодию, зэка ловко соединял два оголённых проводка. За несколько часов он сумел починить и исправить кучу мелких повреждений, благодаря которым вертолёт вновь мог двигаться. Конечно, против пробоин и сломанного хвоста Урюк был бессилен, но испорченные при аварии и выстрелами приборы, за возвращение к жизни которых не взялся бы и самый умелый мастер, оживали при его прикосновении, как будто только и ждали, когда он придёт и их починит. Урюк действовал по наитию, подгоняемый вернувшимся голосом, который чётко приказывал, как и что ему делать. Впервые в жизни Уркашенко знал, чего от него добиваются и, невзирая на предобморочные наплывы прострации, откручивал, завинчивал, изолировал, спаивал при помощи набора инструментов, оказавшихся именно там, где и сказал Хозяин – под сидением пилота.

К чувству причастности к великим событиям, однако, примешивалась горечь понимания, что его используют. А значит, потом он вновь окажется ненужным. Но пока Урюк был невыразимо счастливым, хоть для чего-то пригодилось его обыденно-скучное существование. Инструмент практически сам прыгал в руки, не оставляя возможности для досады. Покопавшись в моторе, Урюк каким-то образом узнал, что устранил все неполадки. Он не имел ни малейшего представления о том, как должны работать эти сложные механизмы и тем более возбуждался от результатов своих действий. Чёрт возьми, да он гений в технике! Если бы знать это раньше! Уверенно прошествовав к кабине, Урюк привычным путем, через окно, вскарабкался, оказавшись внутри. Хозяин вразумил подтянуть к вертолёту обломок тополя, отчего подъём был делом пустяковым. Наконец-то всё!

Насвистывая, попинал ногами осколки стекла, смахнул с кресла отвёртку и плоскогубцы и устроился за штурвалом. Кожа давно сползла с ладоней и пальцев, превратив руки в розовые гноящиеся крючки с чёрными пятнами мазута. Урюк хохотнул беззубым ртом, озорно дёрнул губу, которая, оторвавшись, осталась на пальцах. Недоуменно он размял скользкий комочек и размазал его по штанам. Почерневший провал рта обнажил набухшие дёсны. С лица поползла кожа, шелушась лоскутками. Безобразные клешни щёлкали рычажками, включая починённые приборы. Хозяин понукал, комментируя каждое движение. В бешеном азарте Урюк заёрзал в кресле, смахнул со скулы жгучий ручеёк гноя, попутно, раздавив ещё несколько язв. Пора! Сейчас он отправится в небо! Ещё один рычаг, и всё будет тип-топ, как иногда любил говаривать увалень Сыч.