Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Маруся первой уловила опасность:

– Борис исчез! Он где-то здесь! Чувствуете, как воняет?

– Вздернутый смылся, – удивлённо подтвердил Пахан.

На ветке болтался пустой рюкзак.

– Пора! – уныло сообщил Молчун. – Убираемся отсюда!

В спину дохнуло теплом, которое через минуту превратится в пекло. Огонь пересёк вырубленную просеку, уничтожив древнюю хижину, попутно слизывая ульи. Осторожно обойдя гигантского червяка, они попытались пройти к реке. Но, поражённые, остановились. С берега к ним направлялся старый знакомый. Разбрызгивая зелёную жижу из ран в боку, оставленных автоматной очередью, медведь неуклюже припадал на все четыре лапы. Он не рычал – молчаливым становясь страшнее. Свалявшаяся шерсть напоминала мокрую ветошь, которой вытирали солидоловые пятна на полу мастерской. Глаза горели подозрительно-красными светофоринами. Но самым жутким было: голова Шурика, свисающая с оскаленной пасти пародией на мохнатую бороду необычной круглой формы. Патлы, которыми Сашка гордился, слежавшись, закрывали лицо уродливыми толстыми змеями.

Как по сигналу, из-за дерева, на котором повесился, вышагнул мёртвый Борис. Вместо лица бело-жёлтая пена с впадинами рта и глазниц. Вокруг шеи обмоталась оборванная лямка рюкзака. Кошмар продолжался. Маруся затравленно озиралась, ожидая попутных ему сюрпризов в виде преследующего Ферапонта с ножом в пояснице. Она с удивлением поймала себя на внутреннем вопле. Пусть это будет Ферапонт! Или Асур! Но не отец! Только не отец! Молчун прикидывал, сколько времени осталось, пока разламывающая голову боль не отнимет разум. Ожесточённо надавливая точки на теле, показанные стариком шорцем, пытался путем массажа оттянуть безумие. За отпущенное время ему просто необходимо что-то придумать! Или, хотя бы, вспомнить! Вспомнить важное, но совсем упущенное. Вспомнить – всё, что он мог позволить себе. И пусть это не поможет, но вдруг позволит объяснить происходящее. К руке жестко массирующей лицо прикоснулись.

– В тайгу! В тайгу бежать! Начальник! Окружают! – Пахан не среагировал на появление чудовищ так, как они. Если страх и был знаком ему, то мертвецы никак не стимулировали этого чувства. Примитивно Пётр понял одно: если не смыться, то их достанут. А умирать не хотелось. – Бежать надо! В тайгу!

Молчун согласился. Не самый лучший вариант скрываться в глуши, когда по пятам преследуют чудища, но похоже – другого не было. Обхватив Марусю за талию, увлекая за собой из опасного места, побежал за Петром. Пахан же внезапно остановился и попятился, едва не наступая им на ноги. Из леса выходили трое. Заросли выпустили, словно родив, обросших плесенью Газона, Сыча и Ферапонта. Крупицы земли, застрявшие в складках одежды, не оставляли сомнений. Мертвецы вышли из могилы. Даже Петро растерялся, вспомнив на секунду о ноже и лисе, которая пробегала в кустах, когда он выворачивал из земельки бывших товарищей по киче. Что к чему думать сейчас о лисе? Бандиты замкнули кольцо, оттесняя людей к пасеке. Сзади ревело и трещало. Огонь, наткнувшись на деревья, остервенело пережёвывал новую пищу, смачно чавкая. Как снежинки, в воздухе закружились крупицы горячего пепла, увлекаясь, пропадали в дыму.

– Я не хочу! – выкрикнула Маруся. – Не могу! Умирать! Так страшно умирать!

– Вот и всё, – спокойно уставился на приближающихся покойников Молчун. – Это вам не видик про зомби. Они – настоящие.

Неизвестно откуда спустилась горящая ветка, внезапно изменив траекторию, оседлала голову Сыча, волосы которого вспыхнули. Не обращая внимания, мертвецы неотвратимо продвигались вперёд. Есть что-то особенное в том, как ходят покойник. Он не размахивает руками, не дёргает головой, а просто переставляет негнущиеся ноги, как утка, переваливаясь с одной на другую. В равномерном раскачивании чувствовалась пагубная снисходительность к жертвам. Пахан, Молчун и Маруся, загипнотизированные, наблюдали, различая каждую разъедающую ужасом деталь. Запекшаяся кровь на ранах, покрывшихся грубой моховой зеленью. Вязкая пенящаяся маска вместо лиц, чернеющая от гари. Плешь, выеденная огнём на голове Сыча. Прихрамывая, подступил Балагур, оттесняя зажатых кошмаром людей к слабо дёргающемуся слизню.

Медведь угрюмо выплюнул голову, и та покатилась к ногам зэка. Пахан, выругавшись, пнул крутящийся предмет, и тот отскочил с хрустом в сторону Газона. Тот неторопливо нагнулся, поднимая страшный мяч. И тут Маруся не выдержала: как рыба на берегу, раскрыла рот, из которого истерика не могла выдавить ни звука. Преклонила колени, надломившись, и затряслась. Со стороны могло показаться, что она задыхается, чем-то подавившись. Пахан осоловело переводил взгляд с неё на покачивающуюся косматую голову медведя, будто тому вместо шеи поставили метроном, затем на печёный омлет лица Балагура и волочащиеся фигуры зэков, повторяя: