Гай Смит - Погребенные

Заклинатель демонов, знаток богословских шарад, с риском для собственной жизни изгоняющий беса из тела невинного ребенка… Обаятельный юноша, рожденный от Князя Тьмы и самки шакала, дабы не допустить второго пришествия Христа…

Эти и другие столь же экзотические персонажи стали появляться в нашем книжном обиходе сравнительно недавно, как только обветшали и начали рушиться барьеры идейной цензуры. Теперь к ним прибавился сюжет, рассказанный англичанином Гаем Н. Смитом, — зло и ужас, воцарившиеся в глубине заброшенных шахт, подвиг воли, совершенный человеком, которому до того не везло в жизни, что он потерял почти все, — но решился отыграть свой шанс на грани полной катастрофы.

История смертельной схватки Саймона Рэнкина с таинственным проклятием горы Кумгилья подобна пестрому калейдоскопу. Вряд ли кого из читателей она оставит равнодушным: одни удовлетворятся захватывающими сюжетными поворотами в стиле "саспенс" (тревожное ожидание), с потоками крови и иных телесных соков; другие отыщут в ней точные бытовые зарисовки и поучительную мораль. Третьи, если отрешатся от культурного снобизма, вероятно, многое припомнят о своеобразной роли шахт, Уэльса и католических священников в литературе старой доброй Англии.

Верно, не так уж они просты — Гай Н. Смит и его герои. С одной стороны, расклад сил добра и зла в повести "Погребенные" диктуется типичным консерватизмом самого почтенного британского образца. Все люди порочны по своей природе; равенство — миф. Человек несвободный просто не способен быть ни добрым, ни счастливым (малолетние рабы, преисполнившись жаждой мести, сами превращаются в жестокое и весьма неприглядное зло). "Революционный романтизм" воплощен в обличье убогого развратника, который проповедует свою философию в грязной пивнушке, служит черные мессы и кончает земной путь, получив в лоб раздвоенным копытом Хозяина.

С другой стороны, вызов этому злу бросает необычный герой — бывший иезуит, рьяный нарушитель обета безбрачия, дерзнувший покинуть монашеский орден в поисках некоей собственной, более глубокой веры. Если "наложить" мистические экзерсисы Гая Н. Смита на классическую схему английского детектива или триллера, то окажется, что в борениях Бога и Сатаны Рэнкину досталась роль частного сыщика — непременно эксцентричного чудака, а порой и "крутого внесистемщика", чье призвание — ловко обходить на всех виражах сюжета менее расторопных представителей официальной власти (в "Погребенных" это престарелый приходский священник господствующей англиканской церкви).

Сравнение тем более оправданно, что в финале повести, точь-в-точь как и положено в любом крепко сколоченном триллере — горы трупов зарезанных, раздавленных и удушенных персонажей обоего пола в возрасте от пяти до 93 лет. Впечатление такое, что шахтерский поселок истреблен весь целиком, и души неверных спасутся разве что для вечного покоя.

Лишь немногим суждено перейти свою Долину Смерти вопреки злу, с верой и любовью в сердцах. Закрывая книгу, остается пожелать того же и всем нам — на все будущие дни.

"Ты не веруешь в Бога!" — что-то кричало внутри Саймона Рэнкина. Пронзительный голос впивался в него, словно хлыст, и он невольно съеживался в углу полутемной комнаты. Свеча мерцала, и дрожащие тени превращались в чудовищные образы, являющиеся из потустороннего мира, чтобы своей богохульной яростью поставить человека на колени.

И другой голос. Он не понял, чей, быть может, его собственный, только незнакомый — мягкий, но настойчивый: "Минутная слабость может стать роковой!"

Ледяная тьма обрушилась на него; живот свело, к горлу подступила тошнота. Казалось, он плывет в пустоте, потом словно ураган подхватил его и потащил в своей пасти; в миг беспредельного исчезла всякая надежда. Рэнкин уже почти сдался, уступая свою душу и жизнь. Но вновь будто издалека услышал те же слова: "Минутная слабость может стать роковой!" Тогда он начал бороться, продираясь из мрака обратно к тусклому мерцанию, зная, что свеча еще горит и не все еще потеряно.

Ты не веруешь в Бога! Бога нет. Цивилизация — всего лишь прихоть случая. Возникнув однажды, она неминуемо исчезнет, и от нее ничего не останется, словно ее и не было никогда.

"Я верую в Господа!" — голос Рэнкина перешел в хриплое завывание, жалобное, как у ребенка, взбунтовавшегося против родительской власти.

Он приник к стене, обливаясь холодным потом. Смутные видения колыхались перед глазами. Все — лишь обман, галлюцинация. Свеча, наверное, уже погасла, но он видел ее пламя, потому что хотел его видеть. А то самое нечто — чем бы оно ни было — намеренно позволяло ему бредить наяву, чтобы лишить его сил, чтобы сопротивление слабело с каждой секундой. Но он хотел, он должен был бороться. "Верую в Господа!"