Михаил Широкий - Куколка

Из-за двери, помимо тонких лоскутков света, доносились голоса, которые Денис немедленно узнал. Тут был и звонкий, щебечущий Лизин голосок, и густой, размеренный говор Толяна, и сбивчивая сиплая болтовня Валеры. Вполне можно было расслышать разговор, который вели эти трое, так как им и в голову не могло прийти, что кто-нибудь может подслушивать их в собственном доме, и они говорили довольно громко, не считая нужным приглушать голоса. Однако Денису неинтересна была их беседа. Он знал об этих людях достаточно, более чем, и новые, подслушанные сведения уже ничего не прибавили бы к этому знанию. А потому он лишь вскользь, краем уха послушал несколько минут их бурную дискуссию, – они обсуждали детали готовившегося бегства, настоятельная необходимость которого диктовалась незапланированным убийством полицейских, что, естественно, грозило всем троим самыми печальными последствиями.

Послушал и, нервно передёрнув плечами, по-прежнему осторожно, неспешно, тщательно рассчитывая каждый шаг, каждый жест, двинулся дальше по коридору. Он рассчитывал найти тёмный укромный уголок, которых в таком большом доме наверняка было немало, где он мог бы затаиться и, выждав удобный момент, нанести внезапный удар. А ещё вернее – он вообще ничего не рассчитывал и мало о чём думал в этот момент. В голове стоял туман, мутная колышущаяся дымка, в глубине которой бродили, как зыбкие тени, редкие невнятные мысли, не в силах оформиться во что-то более чёткое и конкретное. Порой эта серая, затмевавшая разум и чувства пелена прорывалась, и его охватывал панический, липкий ужас. Он недоумённо вопрошал себя: зачем он пришёл сюда? Что ему тут понадобилось? Что он делает в этом гнезде мучителей и душегубов, откуда нужно бежать сломя голову, пока не стало слишком поздно?

Но эти правильные, продиктованные здравым смыслом и чувством самосохранения вопросы оставались без ответов. Его вспыхнувший было на миг разум опять отключался, заволакивался дымом и погружался в забытьё. И снова в его мозгу начинали звучать упрямые, подавлявшие его волю голоса, призывавшие его к убийству, требовавшие от него крови. И ему и в голову не приходило противоречить, он без сопротивления подчинялся им и, сжимая в руке нож, шёл вперёд. Бездумно, сам не зная куда и зачем, очень смутно представляя, что он будет делать дальше, как нужно действовать в такой более чем нестандартной ситуации.

Так он достиг конца коридора, где мрак рассеивался благодаря проникавшему из-за приоткрытой сбоку двери свету. Он озарял ещё две двери, которыми, собственно, и оканчивался коридор; судя по всему, это были ванная и туалет. Чуть в стороне, в широком углублении, виднелись нижние ступеньки лестницы, очевидно ведшей на второй этаж; остальные ступеньки терялись в сгущавшейся вверху темноте.

Всё это Денис оглядел цепким, запоминающим взором, как боец, тщательно изучающий местность, где ему придётся дать врагу решительный бой, от которого зависит его жизнь. В данном случае дело обстояло именно так. Сунувшись сюда, он отрезал себе все пути к отступлению. Он знал, куда и на что шёл. На карту было поставлено всё, малейший промах, неверный шаг могли стать роковыми. Права на ошибку у него не было. Никто не дал бы ему исправить её. А потому нужно было действовать наверняка.

Особое его внимание, естественно, привлекла приотворённая дверь. Оттуда, помимо света, лились приглушённые монотонные звуки, – по-видимому, там работал телевизор. Но кто мог смотреть его? Ведь все обитатели дома собрались в другой комнате, в гостиной, – их возбуждённые, порой срывавшиеся на крик голоса периодически долетали до него и здесь. Неужели тут есть ещё кто-то? Или хозяева, как это нередко случается, просто включили телик и забыли о нём?

Денис остановился и, помедлив немного, затаив дыхание, вытянул шею и заглянул в открывавшееся перед ним помещение. Это была спальня. В противоположной части комнаты, возле окна, стояла массивная двуспальная кровать, аккуратно застеленная вышитым кружевным покрывалом и увенчанная несколькими взбитыми подушками разных размеров и цветов. Рядом, справа от окна, высилось добротное старомодное трюмо из коричневого потускневшего дерева с большим овальным зеркалом, в котором Денис мельком увидел своё отражение. Ещё дальше, в самом углу, притулился тяжеловесный комод, на котором лежали горстки чистого выглаженного белья.

Однако по этой и прочей обстановке, имевшейся в комнате, Денис пробежал взглядом лишь мимоходом, без всякого внимания. Которое прежде всего привлекло совсем другое. Находившееся неподалёку от двери инвалидное кресло, в котором покоилось неподвижное худое тело, едва различимое из-за покрывавших его тёплых одежд, как если бы оно, несмотря на стоявшую в доме нормальную, среднюю температуру, мёрзло и нуждалось в постоянном утеплении. Из этого вороха тряпья выглядывало бледное иссохшее лицо, обтянутое, будто плёнкой, тонкой, морщинистой, нездорового цвета кожей, с костлявым крючковатым носом, длинным заострённым подбородком и тусклыми, глубоко ввалившимися глазами, смотревшими бессмысленно и тупо, словно ничего не видя перед собой или не осознавая того, что видят. Они, казалось, были устремлены не на экран телевизора, а куда-то мимо него, в какую-то тёмную бездонную пустоту, куда, как кажется, смотрят тяжело больные и мёртвые, видя там недоступное взорам живых.