Йон Линдквист - Движение. Место второе

– Я приду завтра в семь.

– Отлично. Увидимся.

– Спокойной ночи, ублюдок.

Я все еще хорошо спал в ту ночь. То, что я писал о трудностях сна, перестало быть актуальным с тех пор, как я начал путешествовать. Если у вас на физическом плане все в порядке, то, скорее всего, заснуть вам не дают мысли. Поскольку я перестал думать о себе и своих недостатках, сон обычно приходил быстро.

Я начал день с того, что пошел к Эльсе и кратко пересказал, что видел на пленках. Мы договорились, что их надо будет уничтожить, и я взял на себя обязательство позаботиться об этом.

Когда вернулся домой, сел на пол перед телевизором. Взял одну из кассет и отогнул защиту на внешней стороне, после чего начал вытягивать пластиковую ленту с магнитными канавками. На это потребовалось больше времени, чем я ожидал, и когда я вытащил ленту полностью, на полу лежала гора пленки. Я взялся за следующую. Потом за следующую.

Я ненадолго остановился перед тем, как взяться за первую кассету, вспоминая, как похолодели мои члены, когда я наблюдал за сценой в душевой. Посмотрел на кассету, на стол. Это было слишком опасно. Эту пленку я тоже уничтожил – и гора стала еще больше.

Наконец я нажал кнопку «Eject» [30] Извлечь (англ.). на камере и вынул последнюю пленку. Ее я тоже подержал в руках некоторое время. Не то чтобы я хотел увидеть это снова, нет, уважение к усилиям Пары мертвецов – вот что остановило мою руку. Они пострадали за свое дело, и в качестве доказательства для тех, кто остался, оставили пленку. Я хорошенько подумал. Тем, кто остался, нельзя было показывать эту запись, здесь она была просто доказательством, и на записи были мы с Эльсой и Оке. Я с усилием, так что заскрипели катушки, вырвал пленку и бросил ее в кучу. После этого запихнул весь этот салат из пленки в пакет из магазина.

На кладбище святого Юханнеса было пусто, и я вывалил кучу пластиковых петель в угол между лестницей и стеной. Смял газету, которую взял с собой, положил ее в кучу и поджег. Подождал, пока не убедился, что пленка занялась, и ушел. Когда вышел на улицу Дёбельнсгатан, обернулся через плечо и увидел столб черного дыма, как от жертвенного костра, взмывший рядом с витражными окнами.

Почему ты беспокоишься?

Я не знал точно, почему сунул свой нос в отношения между Томасом и Ларсом. То, что я сказал Томасу, было правдой: я беспокоился о нем. Но не так сильно. После разговоров с Ларсом я также беспокоился и о нем, но в нашей компании оставались другие, которые были для меня важнее, потому что я путешествовал с ними, проводил с ними время.

Может быть, это было связано с моим собственным отцом. Они с матерью расстались, когда мне был год, и с тех пор у нас были только случайные контакты. Я приезжал к нему в Сёдерсвик один или два раза в год, а иногда он приезжал в Блакеберг. Визиты становились все реже по мере моего взросления, и с тех пор, как я переехал в город, мы не виделись и не перезванивались. Обычно он приезжал в Блакеберг на мой день рождения, и у меня остались приятные воспоминания о девятом или десятом дне рождения, когда я получил от него в подарок пишущую машинку, которую потом два года использовал для ведения дневника.

Может быть, это было связано, а может, и нет. В любом случае, было глупо, что Томас и его отец так удалились друг от друга, притом что, как я понял, с обеих сторон было стремление к чему-то другому.

Когда Томас постучал в мою дверь в десять минут седьмого, у него в руках был пакет из государственного винного магазина.

– Папаша любит виски.

– Да, знаю. Мой тоже…

То, что Томас сделал такой примиряющий жест и сходил в винный магазин, было хорошим знаком, все было лучше, чем я думал. Из этого могло бы выйти что-то хорошее. Было бы неплохо столкнуться с чем-то хорошим после переживаний последнего дня. Мы пошли в подъезд к Ларсу, к счастью, это был не тот же подъезд, где жила Мертвая пара. Я, наверное, по-настоящему почувствовал бы зловоние, даже если бы его не было.

Томас разогрелся парой глотков из бутылки и был в хорошем настроении. Когда мы поднялись по лестнице, он спросил:

– Так ты, значит, сын алкоголика?

– С чего ты взял?

– С того, как ты сказал «мой тоже». Может быть, поэтому ты больной на всю голову. И голубой.

– Все может быть.

Томас быстро посмотрел на меня:

– Ты ведь на самом деле не голубой?

– Думаешь, я бы тебе тогда сказал?

– Может, ты в меня влюбился.

Мы стояли за дверью Ларса. Я заглянул Томасу в глаза.