Лин Яровой - Прогулки по лунным дорогам [СИ]

— Мусора!

— Стойте! Не бойтесь!

— Позор! Позор! Позор!

Наконец, я всё понял. Игры закончились. ОМОН начал штурм. C разбега наткнулся на чью-то спину. Бегущие впереди остановились и начали пятиться назад. На долю секунды в скоплении людей образовался просвет, и я увидел надвигающуюся стену серых щитов.

— Отрезали! — закричал кто-то.

Они напоминали непобедимую римскую армию. Мокрая броня, чёрные шлемы. Взгляды… Марш. Тяжёлые берцы отбивали ритм, заставляя дрожать брусчатку. Поступь войск была размеренной и неумолимой. Тиски сжимались, и мы оказались между молотом и наковальней.

— Жмут! — раздался отчаянный крик.

Вспыхнула паника. В беспорядочном метании я едва не оказался на земле. В первый раз лишь чудом успел вцепиться в чью-то одежду. Во второй — потерял равновесие и почти рухнул на мокрый камень. Сильные руки вдруг подхватили меня, поставили на ноги. Я взглянул на спасителя. Это был тот самый мужик в фиолетовом дождевике.

— Крепче стой, сучонок! — крикнул он. — Держись за меня, иначе раздавят!

С каждой секундой становилось теснее. Две чёрные стены сжимали нас, словно пружину. Я уже слышал глухие удары дубинок, слышал громкие маты полицейских, как вдруг шум разрезал дикий крик, утонувший в ликующем рёве.

— Лови ещё, сука! Давите их, мужики!

Толпа начала раскачиваться, словно море во время шторма. Человеческие волны подхватывали и бросали меня из стороны в сторону. Где-то вдалеке орали трескучие громкоговорители. Иногда над головой раздавался низкий прерывистый свист, и сквозь толпу проносился сбивающий с ног ветер. Это кружили над городом полицейские вертолёты.

— Давите их, давите!

— Ещё немного!

— Бей!

Уже впоследствии я понял: лучшее, что могли сделать полицейские — это расступиться, пропустить сквозь себя тонкий ручеёк протестующих. Тогда охваченная паникой толпа побежала бы, перестала сопротивляться и, рассыпавшись, оказалась бы беззащитной перед точечными ударами. Но вместо этого ОМОН продолжал сдавливать и без того напряжённую пружину. И в какой-то момент она, выстрелив кровью, разжалась.

— Рвите их!

— Дави, мужики!

— Щит! Щит у него заберите!

Через секунду стало ясно, о каком щите идёт речь. На брусчатке лежал затоптанный полицейский. Совсем молодой паренёк — с него сорвали шлем и камнем пробили голову. Кровь струилась из виска, разливалась по мокрой брусчатке чёрной блестящей лужей и тут же растворялась в потоках падающей с неба воды. Казалось, будто вместе с кровью ливень пытался смыть с улиц грязь и жестокость, но пламя, вспыхнувшее этой ночью, уже разгорелось в полную силу.

Полицейский был жив. Спасаясь от обезумевшей толпы, он выставлял перед собой щит. Удары летели со всех сторон. Укрыться от каждого было нереально. Вскоре кто-то лишил омоновца последней защиты, и на парня обрушились сразу несколько человек, осыпая его ударами.

Вид окровавленного полицейского разбудил в толпе гнев. Теперь ОМОН не казался нам непобедимой армией. Мы увидели, как неудобно и тесно им в мокрой броне. Как ограничивают им обзор нелепые чёрные шлемы. Мы увидели сбивчивый шаг, испуганные взгляды и поняли — перед нами стоят такие же люди, которые точно так же боятся и точно так же испытывают боль. Мы увидели это и превратились в девятибалльный шторм, который невозможно было остановить.

Толпа качнулась раз. Затем второй. Цепочка ОМОНа сломалась и развалилась на части. Те полицейские, которые не утонули в человеческой массе, начали беспорядочно отступать, бросая щиты и дубинки на землю. Их тут же подхватили протестующие, и теперь наш отряд был вооружен.

Почувствовав силу, толпа развернулась и двинулась на вторую стену сотрудников — ту самую, что стояла между нами и многотысячным митингом, где оставалась основная часть протестующих.

Вторая цепочка сломалась даже легче, чем первая. Мы прорвали оцепление и вылетели на площадь. Нас встретили оглушительным ликующим рёвом. В воздух полетели файеры. В ночном небе разрывались салюты.

И всё это происходило под неутихающую канонаду грома и ослепительные вспышки розовых молний.

Было далеко за полночь, когда на площади загорелись покрышки. Ливень закончился, и, словно грибы после дождя, начали одна за другой возводиться палатки. Если в начале у полиции ещё были какие-то иллюзии о том, что народ разбредётся, то теперь стало ясно — протестующие не уйдут.

Вернувшись на площадь, я не знал, что делать дальше. Устраивать революцию не входило в мои планы, однако уйти, не убедившись, что с Аней всё хорошо, я тоже не мог. Да, это было странно. Ещё утром я хотел лишить девушку жизни, полчаса назад ударил её в припадке гнева, а теперь искал в многотысячной толпе, чтобы удостовериться, что ей не угрожает опасность. Я рыскал по площади среди грязных, мокрых людей, которые выкрикивали нелепые лозунги, и безуспешно пытался найти Луконину в этом сумасбродном шабаше.