Лин Яровой - Прогулки по лунным дорогам [СИ]

— Так ты говоришь, твоего друга звали Андреем?

— Да, — кивнул я.

— И он был похож на меня?

— Очень.

Парень на секунду задумался, затем взял с бардачка телефон и начал листать в нём фотографии.

— Не Андрей Иванцев случайно? У меня перехватило дыхание.

— Ты знал его?

Смотри.

Молодой человек протянул мне телефон. На фотографии были двое парней. Они сидели за деревянным столом в какой-то избушке, одетые в горные ветрозащитные куртки, и, судя по стаканам и фляжкам в руках, согревались спиртным после непогоды.

— Это с Эльбруса, — сказал Воронцов. — Два года назад.

— Южный подъём?

Андрей кивнул.

Несколько минут мы просто сидели в машине, не в силах произнести ни слова. Что-то невероятное, что-то роковое витало в воздухе, и каждый из нас чувствовал, как в этот самый момент переплетались две судьбы, связанные дружбой с одним удивительным человеком.

— Я не знал его также близко, как ты, — нарушил тишину Воронцов. — Мы познакомились там, на восхождении — попали в группу. Для меня это была первая вылазка. Андрюха же, как я понял, поднимался регулярно. Я удивился ещё, когда он успел? На два года младше меня был. Восемнадцатилетний паренёк, а по опыту и сноровке — уже бывалый… Нас постоянно путали. Говорили, мы очень похожи. Мы и сдружились-то с ним на этой почве.

Воронцов отложил телефон. Он помолчал немного, а затем посмотрел на меня и произнёс:

— Кстати, теперь я вспоминаю, он рассказывал… Да, точно. Помнится, на одном из привалов у нас зашёл разговор о всякой эзотерике, в общем. Он сказал, не сильно разбирается в этой теме, но, мол, в Красноярске у него живёт друг — специалист по таким вопросам. Юрой зовут. «Приезжай, — говорил, — к нам в Сибирь, я вас двоих познакомлю». Это ведь ты, верно?

— Верно.

— Офигеть, если честно. Не верится…

— Да. Мне тоже.

— Я тогда пообещал, что приеду. Но за два года так и не вырвался. То одно, то другое… А весной я узнал… Про Пальмиру… Какое-то время мы сидели молча. Не потому, что нас оставил дар речи или сковала неловкость. Просто в одну секунду все разговоры стали ненужными, и наши мысли, попавшие в резонанс, были ясны друг другу без слов.

Иногда людям, чтобы общаться, достаточно просто быть рядом. Это был именно такой случай.

— Так он был твой лучший друг? — спросил Воронцов.

— Он до сих пор остаётся им.

Андрей посмотрел на меня. Затем протянул ладонь. И мы пожали руки так крепко, словно были знакомы всю жизнь.

На заднем сидении, высунув язык, сидела Джесси. Она часто дышала и смотрела то на своего хозяина, то на парня с копной светлых волос, что недавно прятался от неё на дереве. Джесси не понимала, почему эти двое вдруг остановились и стали такими задумчивыми.

Людям было грустно. Она чувствовала это. Не выдержав, Джесси заскулила и опустила голову на передние лапы.

В следующую секунду рядом с Джесси появилась черноволосая девушка. Та самая, необычная, что была на поляне. Девушка была заботливой. Она нравилась Джесси. Она заботливо гладила Джесси по спинке и шептала на ухо успокаивающие слова.

Но Джесси не могла понять, почему руки девушки были так холодны. Почему они светились этим странным бледно-голубым светом? И самое главное, почему эта добрая и молчаливая девушка, которую не замечал хозяин, не имела даже собственного запаха?

Трёх часов, проведенных в дороге, оказалось достаточно, чтобы составить примерный портрет нового знакомого.

Признаюсь честно, в первые минуты общения мне было трудно не сравнивать Воронцова с тем — другим Андреем. Слишком сильно он напоминал его внешне. Те же длинные русые волосы, расчёсанные на две стороны, те же острые скулы и подборок, та же трехдневная щетина на лице. А самое главное — золотые глаза, вечно улыбающиеся из-за лёгкого хитрого прищура. Как и старый друг, Воронцов был чуть ниже меня ростом, но заметно шире в плечах.

Впрочем, на этом сходство заканчивалось, и уже через пару минут я полностью осознал, что рядом со мной сидит не погибший товарищ, а совершенно другой, не менее интересный человек.

Из рассказа Воронцова следовало, что он родился в Питере, вырос в обеспеченной интеллигентной семье, и после окончания школы переехал в Москву, где сейчас заканчивал предпоследний курс лечебного факультета. Однако что-то в его характере упорно не вязалось с образом чопорного петербуржца, каким Андрей пытался себя представить. У него была необычная манера общения — открытая, искренняя и даже немножко дерзкая. Для человека, выросшего в семье, где ценились манеры и холодный академизм, Воронцов был слишком прям и порой груб в выражениях. Его раскованность, непоколебимая уверенность в собственных словах и готовность ответить за них, выдавали в Андрее человека, получившего уличное воспитание.