Вик Джеймс - Санктуарий [litres]

Она плачет. Моя подруга рыдает, пока мы сидим у нее на веранде и заново все переживаем. Теперь это я сжимаю ее пальцы и утешаю ее.

Потому что оплакивать тот вечер нет причин. Все закончилось тем, что мой сын оказался у меня в объятиях, целый и живой.

– Я помню, что ты сказала, – Бриджит судорожно сглатывает. – Никогда не забуду. Ты сказала: «Может, взамен отдашь им меня?» Я в жизни не слышала ничего ужаснее и прекраснее!

Я это тоже помню. Я не знала, кто такие «они». Ангелы. Демоны. Мне было наплевать. Я бы дала содрать с себя кожу и закупорить душу в бутылку в обмен на жизнь моего сына.

Но, конечно, никаких «их» не было. Была только Сара.

Она сказала нам, что это невозможно. А потом – что все равно попытается, и что только наша любовь, наша сила, заставляет ее хотя бы помыслить о таком.

– Я принесла нож с кухни, – говорит Бриджит. Ее второй подбородок дрожит, она вытирает бегущие по ее лицу дорожки слез. – Острый, он у нас был для особых блюд: индейки в день Благодарения, тортов на день рождения.

Мы обе смеемся: икающее, безнадежное веселье.

– Я обрызгала его дезинфицирующим средством для рук и вынесла из дома.

А потом Сара это сделала. Мы четверо сделали: Джулия впервые к нам присоединилась. Провели ритуал, который вернул мне Дэна.

Неверие, которое охватило меня в ту секунду, когда его тело дернулось вверх, словно магия вонзила ему в грудь крюк и выудила из глубин. Тот краткий миг почти нежелания поверить, что это так – потому что тогда это означало бы надежду, а если эта надежда окажется ложной, то наступит конец всему.

Мы четверо, полностью выжатые, смотрели, как Майкл снова осматривает Дэна. Как Дэн открыл глаза и кивнул в ответ на его вопрос. А потом Пьер подхватил его на руки – мой сын был выше и тяжелее меня даже в двенадцать лет – и отнес в дом, на диван.

– Вот тогда мы и услышали полицейскую сирену, – вставляет Бриджит. – Кто-то услышал твои крики. У нас с Пьером к этому времени отношения уже испортились, и мы оба знали, что кое-кто интересуется нашими делами не просто по-добрососедски. Одной старой сплетнице всегда не нравилось, что в доме напротив нее живет темнокожий. Ну, она взамен получила азиатку-лесбиянку. По-моему, потрясение ее и прикончило.

Тут мы смеемся уже по-настоящему, громким, чистым смехом. Я смеюсь впервые после смерти Дэниела. И хотя при этой мысли меня захлестывает чувство вины, я почему-то не тону. Рука Бриджит служит мне якорем. В тот вечер она была со мной. Они все были. И Сара в первую очередь.

Именно Сара снова начала командовать, когда мы услышали сирену. Она знала, что мы нарушили закон. Я помню: она заявила, что ради этого можно и на всю жизнь отправиться в тюрьму, после чего Джулия отвесила мне оплеуху, чтобы я пришла в себя. Я буду нужна Дэниелу. Мы все нужны нашим детям. А нужна-то была всего лишь простая история.

Сара встала рядом с Дэном на колени и сказала, что ему надо говорить: что он пошел вниз за печеньем, не включил свет, чтобы не беспокоить девочек – и поскользнулся на лестнице. Она заставила его несколько раз это повторить.

– Она была требовательной, – добавляет Бриджит. – Помню, как ты на нее разозлилась. Но она поступала правильно. А потом она просто рухнула в кресло. То заклинание из всех нас силы вытянуло… – ее передергивает, а я вспоминаю глубокую усталость, которая потом держалась несколько недель. – Пьер пошел наверх, проверить девочек. Сказал им, что Дэн упал с лестницы – и чтобы в случае вопросов они отвечали, что в это время спали. А потом заявилась коп. Слава Богу, что мы уже успели придумать, что говорить.

Я толком не помню ту полицейскую – только то, что она все настаивала, чтобы отвезти Дэна в больницу для осмотра. Я сидела рядом с ним на диване, держала за руку – и чтобы оторвать меня от него понадобилась бы сила десяти Пьеров.

Майкл все уладил. Разыграл карту медицинского факультета Йеля – и коп быстро отступила.

Вот и все. Никаких дополнительных расследований. Просто мой мальчик вернулся ко мне благодаря любви подруг.

У меня снова льются слезы. Поначалу тихие, но вскоре я уже сгибаюсь пополам и рыдаю. И эти слезы – нечто новое. Это не горе от смерти Дэниела и не презренная жалость к себе. Это стыд и раскаяние из-за того, как я обращалась с Сарой. Как я ей угрожала.

– Я – чудовище, – ахаю я, отшатываясь от утешений Бриджит: я их не заслужила. – Что я наговорила Саре, что сотворила. Господи, что я такое?

– Ты – женщина, которая перенесла такое, что мы даже вообразить не можем, – говорит Бриджит. – И чьи подруги ее любят.