Иринарх Кромсатов - Лярва

Во имя того, чтобы кто-то что-то понял, надо замучить миллионы безвинных? Но если так, если всё так, если человек обречён умирать в муках, не понимая, почему ему надлежит умирать именно в муках, по какой причине и за что; и если ему так и не соизволили объяснить, в чём заключается та самая Великая Тайна, то тогда что же, какой вывод? Вывод один: такой мир не может стоять, не должен существовать! И раз так, то будь проклят такой мир и такое мироздание Бога! А значит, будь проклят и сам Бог!»

Эта мысль была последнею мыслью Колыванова.

Конец сентября. Сучка

Народ встретил возвращение Лярвы в свой дом «величественным» безмолвием, столь гениально подмеченным классиком.

Поначалу посудачили, конечно, повозмущались, поохали и поахали, сокрушённо покачали головами и повсплёскивали руками. Один по установившейся традиции обвинил во всём правительство; другой, бегая вокруг толстой жены, равнодушно разгадывавшей кроссворды, в очередной раз попенял на слишком мягкие законы и на отмену смертной казни; третий заикнулся даже о том, что «доколе будем терпеть» и «не пора ли наконец и писать», — но, впрочем, все эти речи не пошли дальше словесного сотрясания воздуха. Большинство же жителей деревни были озабочены тем, что усмиряли и успокаивали тех, кто слишком уж громко возмущался и, чересчур уж не щадя себя, потрясал в воздухе кулачками. В числе успокоителей и усмирителей была, кстати, и Зинаида, некогда окривевшая в драке с Лярвой. Наконец, нашлись и такие убеждённые противники «полицейского произвола», суда как такового и государства как такового (среди них был добряк Петрович), которые, будучи по зову совести врагами любой власти, явились в дом к вернувшейся односельчанке даже и с поздравлениями!

Впрочем, все эти круги по воде очень скоро, тишком-мирком и ко всеобщему удовлетворению утишились, миролюбиво разгладились и благолепно утихомирились. И стало всё гражданское общество поживать и добра наживать по-старому как нельзя лучше и ко всеобщему поголовному успокоению.

«У нас всё хорошо? — спрашивал при встрече один житель деревни у другого. — Ну да, определённые нерешённые проблемы есть, и изъяны человеческие есть, но в целом-то — ведь хорошо? Ведь цари природы же мы как-никак!» А другой ему отвечал: «Конечно, у нас всё даже на диво хорошо! Изъяны есть, это правда, но в целом — ай как хорошо! И есть чем гордиться, достижения немалые.»

И оба расходились, уверенные, что изъяны если и есть, то все они сами собой рассосутся, как-нибудь понезаметнее утрясутся и что Некто наверху всегда бдит, обо всём думает — и в крайнем случае уж Он-то некий последний порядок всегда сможет навести. «А мы между тем, вне всякого сомнения, цари природы!»

И не беда, что сия приятная и успокоительная беседа разливалась самоутешительным ручейком как раз возле забора Лярвы, как раз вблизи двора её, на котором вновь, буквально на следующий день после триумфального возвращения хозяйки, была построена собачья конура — только уже кривая, уродливая и оттого ещё более зловещая, чем прежняя. Новый сожитель Лярвы, огромного роста и свирепого вида, сколотил эту конуру из обломков старой, лежавших до сих пор на дворе и покрытых ржаво-бурыми пятнами высохшей крови несчастного Проглота. А на третий день в эту конуру, совсем как в добрые старые времена, был насильно заселён и её прежний житель.

Итак, возобновление жизненного уклада Лярвы сопровождалось возобновлением и «величественного» народного безмолвия.

Ночи пока ещё были относительно тёплыми, и Сучка почти не мёрзла в своей будке. Погромыхивая цепью, она долго и совсем по-собачьи кружилась на месте, прежде чем улечься, свернуться клубочком и сладко уснуть. По ночам ей снились соленья бабы Дуни, её вкуснейшие плов и борщ, её высокий и писклявый старческий голос, её ласки и утешения, а иногда и растерянность, мелькавшая во взгляде и подмечаемая девочкой. Изредка ей снился детский дом с его такой тёплой и непривычно мягкой постелью, с его ваннами и уроками, с его режимом дня и терпеливыми педагогами. Снился ей также большой и добрый человек с грустным и иногда смущённым взглядом, приносивший ей в детский дом конфеты и фрукты и всегда говоривший при встрече: «Ну, чего ты тут?» Ей снилось только доброе и хорошее, ей не снилось плохое. Пусть и короткий, но такой счастливый, тёплый и интересный период её жизни — не закончился; он продолжался в её снах.