Иринарх Кромсатов - Лярва

Втолкнув свою дочь в квартиру Колыванова, Лярва вошла следом и плотно закрыла за собой дверь.

С ходу оценив результат поединка между Гинусом и Колывановым и ясно видя, что победа последним почти одержана, что он сидит на теле Гинуса и, крича от боли и ярости, в исступлении душит его трясущимися от напряжения руками точно так же, как сама Лярва совсем недавно душила бабу Дуню, она не стала долго думать и сняла со своего пояса висевшую в особой петле выдергу. Неспешно размахнувшись, она со свистом рассекла чугунным орудием воздух и нанесла по голове Колыванова хрусткий, оглушающий удар, мгновенно лишивший его сознания и отбросивший прочь с тела почти задохнувшегося Гинуса.

Гинус приходил в себя долго. Его огромная грудная клетка судорожно вздымалась, постепенно и с трудом восстанавливая власть тела над дыханием. За это время Сучка успела тихонько, чтобы не видела мать, приподнять капюшон и оглядеться по сторонам. Неподвижное тело Колыванова сразу, конечно, привлекло к себе её внимание, но окровавленное его лицо она узнала не сразу. Узнав же, не удержалась от вскрика, заглушённого повязкой, и машинально поднесла ко рту свой локоть, желая утишить непроизвольно вырвавшийся возглас сочувствия. Лярва недовольно на неё поглядела, но не шелохнулась. Она стояла, опершись на стену, сложив на груди руки, и следила настороженным взглядом за лежавшими на полу Гинусом и Колывановым, готовая в любой момент повторно применить своё орудие.

Наконец Гинус приподнял голову, осмотрелся, увидел распростёртого на полу Колыванова и стоявшую возле стены Лярву, после чего медленно, угрюмо промолвил:

— Долго же ты медлила там, за дверью.

Она пожала плечами, кивнула на Колыванова и сухо ответила:

— Надо спешить.

Тогда Гинус встал, внимательно оглядел комнату и остановился взглядом на огромном книжном шкафе, который стоял в гостиной, почти достигал потолка и примыкал своим боком к углу с замазанной дырою в стене. Обхватив этот предмет мебели огромными ручищами, он с трудом накренил его над бесчувственным телом Колыванова и, надсадно рыкнув, обрушил тяжёлую громаду шкафа прямо на ноги лежавшего беззащитного прокурора. Несмотря на то что падение столь гигантской и массивной вещи должно было привести к перелому костей в ногах поверженного противника и уж во всяком случае его обездвижить, — этого, однако, Гинусу показалось мало. Он остановился против пятен свежей штукатурки в углу, некоторое время их с интересом осматривал и вдруг, казалось, догадался о причине их появления. Затем он подошёл к Лярве, взял её выдергу, вернулся в угол комнаты и несколькими сильными ударами вскрыл свежий слой штукатурки. Вновь обнажившееся чёрное отверстие, ведущее в неведомые крысиные ходы в стенах, вполне, по всей видимости, удовлетворило Гинуса, распрямившегося и обернувшегося к Лярве с видом человека, завершившего своё дело. Как раз в это мгновение кто-то из соседей сверху или снизу, пробуждённый вначале звуками драки, затем громом ниспровергаемого шкафа и в довершение всего ещё и ударами по стене чугунного орудия — и всё это в первом часу ночи — наконец не выдержал и постучал по батарее отопления, требуя тишины и спокойствия.

Гинус с Лярвою, как раз достигшие уже всех поставленных целей, немедленно ретировались из квартиры Колыванова, оставив в ней бессознательного хозяина и прихватив с собою девочку. Мать жёстко держала её за плечо, выводя за порог квартиры, но это не помешало Сучке прямо в дверях оглянуться и бросить грустный, последний взгляд на своего беспомощного спасителя и благодетеля.

Колыванов очнулся спустя час после их ухода, почти в два часа ночи. Возвращение в сознание, однако, не было для него приятным, ибо оказалось сопряжено с началом тяжелейших физических страданий.

Вырванный глаз, свисая по-прежнему из глазной впадины на каком-то ошмётке пульсирующей плоти, не только мучил его жгучею болью, но и ужасал самим осязательным ощущением своего тёпло-влажного присутствия на щеке. Кроме того, всё лицо стягивало маской от обильно залившей его крови, к сему моменту уже подвергшейся высыханию. Нечего и говорить, что лицо, руки и туловище ныли вследствие полученных ударов во время драки, а сокрушительный удар металла по голове вызвал обильное кровотечение, которое до сих пор продолжалось и заливало сквозь волосы шею и спину. Головная боль была ужасающей, и головокружение мешало сосредоточить взгляд в одной точке. Наконец, ко всему перечисленному прибавились и сильнейшие боли в ногах, заставившие Колыванова понять, что пошевелить ногами он не в силах. Глядя на свой собственный шкаф, переломавший и раздробивший его собственные конечности, он испытывал чувство горечи и досады при мысли о том, что сей шкаф, каждодневно им виденный и даже любимый, сослужил ему под конец столь скверную службу. Любая попытка пошевелить ногами сопровождалась настолько сильной и острой, ослепляющей жаром болью, что он скоро принуждён был смириться с мыслью, что обездвижен вполне безнадёжно и прочно и что спасение из сложившейся ситуации следует искать именно в таком неподвижном состоянии.