Иринарх Кромсатов - Лярва

Это была битва титанов. Примерно равные друг другу по силе, решительности и уверенности в себе, они долгое время молча и нещадно одаривали один другого могучими, ломкими ударами куда придётся — в челюсть, бровь, скулу и так далее. Видя, что удары не достигают цели и ущерб для противника остаётся минимальным, они перешли к более коварным и значимым целям, начав метить в нос, глаз, живот, плечевые мышцы, солнечное сплетение и иные места, более болезненные и чреватые опасными следствиями в случае поражения. В то же время оба умели эффективно уклоняться, ставить блоки и иными способами нейтрализовывать ужесточившуюся угрозу, сводя на нет все усилия противника. Постепенно кулачный бой получил распространение и озлокачествление, к нему прибавились удары ногами, удушающие захваты, опрокидывания на врага мебели и прочее.

У Гинуса имелся чудовищной величины нож, совсем недавно уже применённый им в деле; неоднократно имел возможность броситься в кухню за ножом и Колыванов; однако азарт ли схватки, ослепление ли ярости или желание дождаться полного измождения противника — что бы ни было причиною, но об оружии пока не вспоминали оба. Свист наносимых ударов, глухие хлопки плоти о плоть, сдавленные стоны и рычание, хрипы, хруст пальцев, слетающие с губ кровь и пена бешенства, треск ломаемых столов и стульев, звон бьющегося стекла, мигание раскачиваемой люстры, кровавые следы на стенах, лицах, одежде и мебели — вся эта адская смесь, следуя за свирепостью и ожесточением боя, сменяя друг друга и наполняя помещение неистовым исступлением смертельного поединка, долгое время не выявляла чьего-либо преимущества в схватке.

Поначалу агрессор, казалось, явственно и стремительно наступал, будучи и внешне выше и мощнее своего противника. С течением времени, однако, упорство защиты и боевое мастерство хозяина жилища привели к тому, что защищавшийся перешёл в наступление. Не раз и не два бывало так, что Гинус, сев сверху, уже душил лежавшего под ним Колыванова и вроде бы должен был скоро кончить дело; но через некоторое время несостоявшаяся жертва изворачивалась, перехватывала инициативу и вот уже, наоборот, Колыванов, находясь над поверженным врагом, перехватывал ему горло и, казалось, должен был с мига на миг свернуть шею; секунду спустя, однако, картина менялась на противоположную, и успех снова переходил к другому.

Наконец наступил момент, когда Гинус, изловчившись, сумел добраться до глаза Колыванова, углубил в студенистое глазное тело свой чёрный загнутый ноготь и, ковырнув, извлёк глазное яблоко наружу. Вырванный из своего гнезда большой и шаровидный кровавый сгусток, бывший ранее глазом, повис на щеке Колыванова, причиняя тому неописуемую, нестерпимо жгучую боль и впервые поселив в душу если не страх, то панику и зарождение ужаса. Полуослеплённый Колыванов истерически закричал и, не прекращая крик, страшный обликом, с повисшим на щеке и не падающим вниз глазом, извергая из красной глазной впадины мощные потоки крови, хлеставшие на пол толчками и волнами, устремился на Гинуса со столь свирепой, удесятерённой ужасом яростью, что град наносимых им ударов лишил отступавшего Гинуса какой-либо возможности обороны. Гинус упал и захрипел под тяжестью кричавшего Колыванова, вцепившегося мёртвой хваткой ему в горло. Поливая лицо противника густым и обильным потоком крови из своей отверстой глазной впадины, прокурор всё жёстче и сильнее сжимал пальцы удушающей хватки на шее Гинуса. Тот яростно бил ногами, но не мог выбраться. Секунды отщёлкивали одна за другою, шея обессилевшего Гинуса приметно синела, и Колыванов уже чувствовал, как тело бившегося в припадке удушья врага начинает ослабевать, мышцы размягчаются и сопротивление постепенно утихает. Казалось, битва близится к завершению и победитель наконец определился, как вдруг.

Как вдруг именно в эту критическую минуту входная дверь — как если бы кто-то стоял за нею и подслушивал — тихонько скрипнула и медленно отворилась чьею-то осторожною, но твёрдою рукою.

И в дверном проёме показалась Лярва.

На ней была надета убогая, дырявая и грязная футболка, вся в пятнах и пролежавшая, очевидно, немало времени среди помойного тряпья, прежде чем быть обнаруженною своей новой хозяйкой. Рядом с Лярвой стояла на своих коротеньких ножках Сучка, еле различимая под накинутой на её маленькое тельце старой коричневой курткой Лярвы, нижняя часть которой лежала на кафельном полу, а верхняя часть — то есть капюшон — была низко нахлобучена на голову девочки, лишая её возможности обзора. Рот ребёнка был наискось плотно перевязан какою-то грязною тряпкой, что издали можно было принять за перевязь в связи с больным зубом, но на самом деле эта тряпка лишала Сучку возможности говорить и кричать — и именно для этой цели была повязана. Ходунки были оставлены в квартире несчастной бабы Дуни, ибо Лярва не видела в них надобности.