Ива Одинец - Бестии

Внезапная слабость. Кожу покалывает. Колени дрожат. В голове обрывочные образы.

С силой зажмурилась. Даже прижатые веками к сетчатке, не переводятся в слова. А мне нужны слова. Даже мысли должна видеть в буквах. А пойманные образы – бесконечно чужие. Будто посланы не человеком созданной сущностью. Вот это ненависть… Неужто двухмерный сотворил… сотворил а ? Даже не верится…

Беззвучная вспышка в голове. Будь в зубах пломбы – заворочались бы.

Импульс не требует перевода.

«Уходи. Убью.»

«Ах ты дрянь…»

– Что, тихо сам с собою?

Танечка.

(я что, вслух?)

– Вам случайно не сюда, мадам?

Подбородком показывает на дверь туалета – тремя метрами дальше. В руках полный поднос кофейных чашечек.

– Да нет, на деревце смотрю. Новое?

У окна в кадке то ли фикус, то ли пальмочка, не разбираюсь. Но видела фотку в инете. Толстенькие мясные листики должны весело торчать – а они прижаты, как ушки у котёнка, что глядит на занесённый тапок. Земля в трещинах, в трёх местах проглядывают корни. Будто в попытке убежать.

Тоже чувствует. Бедное, сколько ж оно уже у твари под боком…

– На той неделе привезли.

(ой, мама…)

– А что ж вид сиротский? Поливать надо. Загубите. Ещё и накурили. Ф-фе!

– Кто накурил?

– Мало вас тут, самоубийц… Аж дым висит.

– Никакого дыма.

Стоит, главное, по колени в этом – и как в танке.

– Ещё б ты чуяла после кухни вашей…

– Что, так и не куришь? Не приучил ещё Гектор Андреевич?

– Щас. Скорей уж я отучу.

– Енто вряд ли, – философски заметила Танечка.

Плечи зябко передёрнулись. Чашечки на подносе звякнули.

Мощная тварь. Даже двухмерные чуют, даром что тепличные…

С трудом подавила желание сказать: «Не ходи».

А смысл?

Танечка легко шагнула дальше. Туда, где уже глубоко.

Завитки коснулись локтя. То ли холод, то ли клеточный – вне сознания – ужас заставил мышцы сократиться. Поднос дрогнул.

Об пол звякнула ложечка.

Попробует поднять – уронит остальное. Как та обезьяна с горохом из притчи Толстого.

Кулаки сжались. Прикусила щёку изнутри.

Знакомая сладость прояснила мысли. Ну же, это секундное дело – два шага, быстрый наклон… Давай, не тяни, не привлекай внимания…

У самого пола – плотный слой. Искажает рисунок паркета. Вязкая, неподвижная масса. Пронзительный цепенящий холод. Будто пальцы погрузились в начавшее таять мороженое.

Не осязание – зрение подсказало, когда сомкнуться на ложечке.

– Вот спасибочки.

– Всегда пожалуйста. Кушай, не обляпайся.

Ноги рефлекторно переступили. Шпильки будто вязнут в смоле.

Серая мерзопакость обвивает колени. Чёрная кожа сапожек – как и Танечкины чулки – кажется тёмно-серой.

– Вот тут холодно почему-то, а? – жалобно сказала Танечка. – А вроде ж батарею топят. Везде тепло, а тут… И не дует вроде ниоткуда. А потом пока согреешься…

– Выстыло, значит. Сторона-то восточная.

Тварь тянет силу.

Из всего живого.

Лучше б правда дуло… Ей было б некомфортно.

Серое на уровне колен колыхнулось. Готова поклясться – брезгливо. Таким же специфическим жестом мой любимый старый кот потряхивал лапой над едой, ежли не нравилось. Что, мразюка, мысли читаем?

Завитки вокруг Танечки разошлись. Висят так же высоко – но уже не касаясь.

Двухмерные – невкусные. Это когда вообще есть что есть. Меня тебе надо, ёжику понятно. И Тига.

Завитки скользнули на пол. Клубясь, подтягиваются к стене берлоги, где трещина. Подальше от меня.

А как там Тиг?

Будто не дышал эту минуту с лишним. Тело натянуто, как струна, взгляд – расфокусированный, остановившийся – осязаемо, как нить, уходит в клубящееся серое.

Легонько тронула за руку.

– Пошли отсюда.

– А?

– Пошли, говорю. Раунд за нами.

– Вы разговаривали, – сказал Тиг.

Не спросил. Сказал.

– Немножко. А как ты…

– Я слышал. И тебя, и её .

– Да ты, дружочек, интуит… Кто б мог подумать, а…

– Что?

– Ничего. Она нас боится. Это радует.

– Она угрожала.

– Фигня. Могла б что-то сделать, не вылезая отсюда – давно б сделала.

– Не нравится мне это, – тихо сказал Тиг.

9 марта, четверг, 17—30

…Как же здорово – рвануть прочь от этого дурдома.

– Куда едем?

– На набережную. Спустимся к воде.

– Зачем?

– Вода бегущая. Там энергетика самообновляется.

Темнеет. От туч небо кажется низким, а река – непрозрачной. Как та мерзость в коридоре…

Бетонные, истёртые от времени ступеньки обрываются в метре от воды. По обе стороны лестницы – уступами ограждение чуть выше метра. Кладка в четыре кирпича. Вечерами здесь любит сидеть молодёжь с пивом и гитарами, а по утрам – рыбаки. Но сегодня ветер – ещё по-зимнему ледяной – разогнал всех. А мы легко одеты. Но это лучше, чем в герметичной коробке кабины ощущать, как густеющий воздух разъедает корочки на царапинах… Опущенных окон, такое ощущение, уже мало.