Андрей Хорошавин - Четыре страшных повести. Сборник

Ночью он проснулся от грохота. Рухнула книжная полка в комнате дочери. Дочь кое—как успокоилась и уснула, а он не смог. Так и сидел на кухне за столом и смотрел в окно. Когда он отвернулся от окна, то увидел её. Она сидела напротив него. Вся страшная, со вздувшимися волдырями на коже и обгоревшими волосами.

– Что ты наделал? – шептала она. – Что ты со мной сделала? Ты сжёг мой дом. Мне некуда идти, а вокруг такой холод. Теперь я буду жить у тебя.

Он гнал её, но она не уходила.

– Ты не можешь жить у меня. У меня дочь. Она ни в чём не виновата. Уйди, прошу тебя, – взмолился он, но она снова улыбнулась сухими растрескавшимися губами и протянула к нему руки. Запищал будильник и он проснулся. Он так и проспал до утра у кухонного стола, положив голову на руки. Тяжесть в груди не проходила.

Открыв холодильник, он с тоской взглянул на пиво и отправился на работу, не позавтракав.

Его поставили на маршрут, и он крутил баранку, гоняя автобус от остановки к остановке. В обед зазвонил телефон. В трубке зазвучал незнакомый женский голос.

– Владимир Тимофеевич Рудин?

– Да, это я. А вы кто?

– Юлия Владимировна Рудина ваша дочь?

В груди всё оборвалось. Кровь прилила к лицу.

– Да. Что случилось?

– Вам немедленно нужно явиться в Районный отдел полиции кабинет номер десять.

– Что случилось?! – Прокричал он в трубку, но связь прервалась.

Он рванул к грузовику. Он летел, ничего не видя перед собой, и два раза чудом не слетел в кювет.

В кабинет номер десять его провели без задержек. За столом строгого вида женщина в форме и с лейтенантскими погонами. Она взглянула на него сквозь стёкла очков и отвела взгляд. У стола на стульях классная дама Юли, с красными от слёз глазами, и двое одноклассников. Оба смотрели в пол.

– Что случилось?!

– Владимир Тимофеевич?

– Да, да, это я, что случилось?!

Классная дама подняла глаза. Она залопотала, сквозь подступающие слёзы, всё время прерываясь и всхлипывая.

– Мы разбили лагерь у реки…. Ну… как всегда…. Костёр там, картошка… – С каждым её словом, его сердце будто сжимала, чья—то холодная рука. Он опёрся о стену и сполз на стул. – Юличка и ещё три девочки вышли к берегу и…

– Что? – Он медленно опустился на стул.

– Берег обрушился, и девочки упали в реку. – Она прижала мокрый носовой платок к глазам и тоненько заскулила.

– Ведутся поисково—спасательные работы, и ещё рано делать какие—то выводы. – Женщина в форме говорила спокойно, даже строго, но избегала встречаться с ним взглядом.

«Это страшный сон. Нужно проснуться. Он переутомился и…» – Он почувствовал, что летит и потерял сознание.

В нос ударил запах нашатыря. Над ним нависло её лицо с обгоревшими бровями и ресницами. Она заглядывает ему в глаза, улыбается и говорит:

– Владимир Тимофеевич, очнитесь. Очнитесь. Вы слышите меня?

Он тряхнул головой, её лицо исчезло. Рядом белый халат. Шприцы. Лоб в холодном поту. Он лежит на стульях, а кто—то тихо трясёт его за плечо.

Закончились похороны – вся эта суета с деньгами, соболезнованиями и поминками. Они сидели вдвоём с сыном. На столе еда и водка. Они, не скрывая слёз, заливали горе.

– Ты давно начал, отец?

– Когда Люба умерла от рака, я закурил. А вот теперь и пить начал. Не могу. Сердце давит всё время. А с этим, – он кивнул на бутылку, – хоть на время отпускает. У тебя, всё хорошо там, в армии?

Сын опрокинул рюмку и опустил голову.

– Пап, я, наверное, не вернусь сюда. Закончу курсы и, наверное, останусь в части. Там всё—таки город. Не могу я уже здесь. Извини.

– Ничего. Я понимаю. Захолустье, оно и есть. Я и сам хотел…. Но всё как то…. А потом уже годы, вас растить нужно было.

Налили ещё по одной. Выпили.

– Мы никогда с тобой не говорили, Сергей. Всё как то…. То одно, то другое.

– Ещё поговорим.

– Да—да…

Оба замолчали, и старались не глядеть друг другу в глаза.

Молчание нарушил сын.

– А давай так. Я укреплюсь в части и тебя к себе перетащу. Ты же водитель со стажем. В части полно гражданских работает. Давай?

– Посмотрим. Ты думай за себя. Тебе дальше жить. А я привык уже. Я не могу сейчас ничего решать. Не могу. Ты уж сам.

– Всё, отец. Так и сделаем. А …. А, на их могилки будем вместе приезжать.

Сын ушёл спать, а он ещё долго сидел у окна и пил. Пил, пока не уснул за столом. В эту ночь она не пришла к нему.

Наутро, проводив сына на поезд, он вышел на работу, но, увидев, в каком он состоянии, Степаныч дал ему, как он выразился «оклематься», и отпустил ещё на три дня.