Линкольн Чайлд - Голубой лабиринт (ЛП)

Ветер плакал и стонал, шевеля его волосы и теребя лацканы пиджака. На краткий миг агенту показалось, что по воздуху разнесся слабый, приятный запах лилий…

Отвернувшись от шахты, Пендергаст продолжил свой путь на север, пройдя две мили до окраины города-призрака Солтон-Палмз. Он выглядел так же, как накануне: разбитые фонари, разрушенные дома, зияющие провалы окон, ржавые поилки для птиц, пустые бассейны. Но слепленной лачуги с рубероидной крышей, что стояла на южной окраине города, уже не было.

Пендергаст подошел к тому месту, где она находилась прежде. Он прекрасно помнил, как стучал накануне в примитивную дверь, чтобы поговорить с Кьюитом. Теперь здесь не было ничего, кроме грязи и наростов иссохшей травы.

Как будто все здесь — и отель, и шахта — стояли непосещаемыми и нетронутыми в течение многих лет. Как если бы старик и его никчемный хлам никогда не существовали.

Казалось, что это все было сном.

На мгновение Пендергаст покачнулся — всему виной была пустяковая неустойчивость из-за беспокойных и резких порывов ветра, бьющих по ногам. Затем он повернулся на юг и начал спускаться вниз через соль, пыль и песок к своей арендованной машине.

— Да, — сказал младший куратор. — Конечно, я помню его. Он работал с Марсалой, примерно, два месяца назад. Они с Марсалой вели себя, как приятели, что было довольно необычно.

— Тот парень на экране похож на него? — переспросил Бономо.

— Почти в точности. Кроме... — куратор присмотрелся к ноутбуку, — мне кажется, что его лоб был немного шире. Шире в висках, пожалуй.

Бономо сотворил волшебство с помощью своей программы проектирования лиц.

— Вот так?

— Еще немного шире, — качнул головой куратор с возросшей убежденностью в голосе, — и выше.

Еще немного магии.

— Так?

— Да. Это идеально.

— Идеально? В самом деле?

— Абсолютно.

— Мы стараемся угодить клиенту! — сказал Бономо и разразился своим фирменным смехом.

Д'Агоста с улыбкой наблюдал за этим странным процессом обмена любезностями. Они проводили опрос персонала отдела остеологии, вызывая каждого, кто вспомнил, что видел этого «ученого», которому помогал Марсала. Дополнительные свидетельства позволили Бономо подправить портрет, созданный накануне, чтобы добиться еще большего совпадения. Д’Агоста был настроен оптимистично и собирался вскоре снова начать обзор записей с камер наблюдения с портретом преступника на руках. Его интересовали две даты — в частности, день, когда был убит Марсала. А еще тот, когда он расписался за образец для посетителя.

Д'Агоста вычеркнул имя младшего куратора на своем листе. Теперь следовало двигаться дальше по списку. Следующей сотрудницей отдела остеологии, видевшей фальшивого ученого, была женщина по фамилии Споттинг. Д’Агоста не преминул познакомить ее с Бономо и с удовольствием понаблюдал, как она делится с ним своим мнением. Бономо прорубил довольно широкую просеку в пыльном и тихом музее, громко разговаривая, шутя, делая всезнайкам замечания и хохоча во весь доступный объем своих легких. Это приносило д’Агосте тайную радость, особенно когда Фрисби несколько раз высовывал голову из своего кабинета и хмурился. Он ничего не говорил — что он мог сказать? Это было дело полиции.

Уголком глаза д’Агоста заметил Марго Грин. Она шла по коридору неподалеку от главного входа в отдел остеологии. Их глаза встретились, и она махнула рукой в сторону соседнего хранилища.

— Ну как? — обратился д’Агоста, последовав за ней внутрь и закрыв за собой дверь. — Готовы рассмотреть те дополнительные образцы?

— Уже сделано. Готтентот так и не был найден. Отсутствующая трубчатая кость также не нашлась ни в одном из близлежащих лотков. Но я провела дальнейший анализ женского скелета, как и обещала. Я хотела бы дать вам новую информацию.

— Я весь внимание.

Д’Агосте показалось, что Марго выглядит слегка запыхавшейся.

— Я могу подтвердить большинство своих первоначальных выводов о костях. Дальнейшее изучение, в частности, соотношение изотопов кислорода и углерода, присутствующих в скелете, указывает на то, что рацион и географическое местоположение соответствуют женщине, жившей в конце девятнадцатого века, возрастом примерно шестьдесят лет, находившейся в городской американской среде, возможно, Нью-Йорке или окрестностях.

По коридору вновь пронесся взрывной звук смеха Бономо. Казалось, даже стены сотряслись от его хохота.