Сергей Гилёв - Чужие письма

– Чего это, фабрика-то… – Галина Вениаминовна смотрела, как в углу танцевал Антошка. Он выкидывал ступни вперёд, его бёдра активно раскачивались. Глаза часто моргали. Инопланетянин стал совсем белый. Обутый в замшевые туфли, инопланетянин давал гопака. Туда-сюда.

– Бледный ты, Антошка, изголодался весь, давай ещё грибочков, да ты танцуй давай, танцуй, ага! – пенсионерке было так хорошо, что она пошла на кухню и открыла трёхлитровые залежи маринованных опят. Высыпав их в тарелку, старуха вернулась обратно в комнату. Она увидела, как в углу, сидя на стуле, Антошка глядит на портрет деда Галины Вениаминовны. Его зрачки рассыпались в склерах кострами синих точек.

– Дед мой, – гордо сказала пенсионерка. Ей показалось, что звук голоса отдаётся эхом во всех частях комнаты.

– Музыка-то хорошая какая, да, Антошка? – произнесла Галина Вениаминовна, чувствуя, как в перепонках гремит крыльями радужный звук колокола, переливаясь в пространстве от перламутрового до светло-розового. Антошка кивал головой, его ступни ходили ходуном. Квартира превратилась в большую огненную речку, в которой по колено стояла Галина Вениаминовна и её гость Антошка. Они двигали бёдрами, улыбались и ели грибы. Грибы приобретали разные оттенки. Грибы покачивались на ладонях. Земля отдавалась в каблуки. Сонмы огненных шаров загорелись вдруг над головой Галины Вениаминовны.

– Красотища-то какая! – шептала Галина Вениаминовна, обнимая Антошку за плечи. Антошка смотрел на Галину Вениаминовну.

Антонина Смирнова, соседка Галины Вениаминовны, смотрела телевизор, когда вдруг услышала неопределённый, всепоглощающий шум музыки, доносившийся с лестничной клетки. Антонина Смирнова вышла в подъезд и, оглядываясь, поняла, что дверь в квартиру Галины Вениаминовны приоткрыта, а оттуда несутся на весь дом громкие булькающие звуки. Антонина Смирнова на цыпочках приоткрыв дверь, засеменила по коридору в комнату. Подходя, она увидала, как на обоях отражаются всполохи жёлтого комнатного света. Они, будто костёр, дрожали. Переливами.

– Галя? – тихонечко позвала Антонина Смирнова. Она кралась, мягко ступая, прямиком на тугие звуки музыки, разносящиеся не только на всю квартиру, но и на весь подъезд.

– Галя! Умерла что ли, Господи, царство ей небесное, коли так, – прошептала с сожалением соседка, продвигаясь к гостиной.

Когда Антонина Смирнова наконец заглянула в комнату, перед ней предстала любопытная картина.

Антонина Смирнова увидела полуголую Галину Вениаминовну, дёргавшуюся, будто в припадке, посреди помещения с книжкой Льва Толстого в руке. Возле неё на стуле кружился маленький, лысый мужчина с большой головой в боксёрских синих трусах. На полу лежала разбитая банка грибов. В углу дымилась гигантская куча, к которой припал пёс Галины Вениаминовны – Борис. Из проигрывателя в шкафу доносились звуки музыки. Они разрывали уши Антонины Смирновой. Антонина Смирнова навзничь, захлебываясь слюной, провалилась в недра бессознательного.

Москва. Таганка. Октябрь 2016

Проснувшись, Полина села на кровати и движением стоп нащупала тапки. Тапки были мягкие, шелковистые. Объёмная, ласковая нега побежала по коже вверх. Мурашки отчего-то стали невыносимо крупными. Засеменили по икрам. Туда. Всё выше и выше. Легкими прикосновениями по ляжкам забирались к трусам. А потом неожиданно разразились желанием между ног. Бельё намокло. Полина рухнула спиной на постель. Руки её заскользили в святая святых. Улыбка застыла на губах. Полина представила рослого мужчину. Почему-то на сей раз это был азиат. Но не тот маленький, щуплый азиат, которыми переполнены восточные степи, а азиат-самец. Первородный пра-азиат, греховодник. Плут. Статный, гигантский, накачанный примат с раскосыми, чёрными как ночь, глазами. Полина представляла весь акт в мельчайших подробностях. Чьжу Линь, а именное такое имя почему-то вспыхнуло у неё в голове, сначала обнял со спины и страстно приклонил. Тугими от мышц руками он ласкал ягодицы Полины, грудь, пухлые бёдра. Потом чувственно целовал бархат кожи, ощущая каждый волосок на теле девушки, каждый сантиметр её зрелого естества. Полина облизывала губы и даже запустила слюну, та прозрачной лентой заскользила по щеке. Упругий перст Чьжу Линя упирался Полине в ляжку. Он восстал, в трусах, как древний каменный божок. Полина стонала и извивалась. Бельё, покалеченное вертлявыми движениями, лежало перевернутое, вздымаясь бороздами, щетинясь холмами. Веки Полины наполнились слезами. Слезами божественного провидения. Кнут азиата пронзил промежность девушки, та вскрикнула. Живот будто набух, наполненный истомой и природой китайца. Раскаленные ягодицы Чьжу Линя напряженно работали. С каждым толчком из Полины вырывалось надсадное.