Вики Петтерсон - Аромат теней

— На тебя напал мужчина, который словно был одновременно повсюду, — продолжал он, глядя на меня горящими глазами. — Тебя изнасиловали, придушили и оставили умирать. Ты пришла в себя, потеряв память, лежала под палящим полуденным солнцем и не понимала, кто ты и где. Память постепенно вернулась к тебе, но расцветавшее шестое чувство — нет. Ты залечила искалеченное тело и превратила его в боевую машину, в оружие, в инструмент воина. И это хорошо. Сейчас оно тебе понадобится.

— Откуда ты все это знаешь? Боже, как жалко звучит мой голос.

— У меня свои таланты. У тебя — свои.

— Хочешь сказать, как у супергероя?

Если он так думает, то выбрал не ту девушку: моя жизнь напоминает мыльную оперу, а не героический комикс.

Человек поджал губы и посмотрел вверх, словно читал звездное небо как карту. Здесь, далеко в пустыне, звезды сверкали ярко и далеко раскинулись на небе в эту ясную ночь.

— Я не могу помочь тебе сейчас, Джоанна. Еще слишком рано. Я пришел предупредить тебя. Если уцелеешь, я с тобой свяжусь. — И он похромал прямо в пустыню Но спустя несколько мгновений остановился, и впервые в его фигуре появилась неуверенность. — Джоанна?

Я смотрела на него и дрожала. — Постарайся уцелеть.

Забавно, но я весь день об этом слышу.

Здравый рассудок был относительно неуловимым состоянием, после того как десять лет назад меня изнасиловали. Эта странная встреча в пустыне с человеком, который не Мог всего этого обо мне знать, напомнила мне, как трудно било сохранить хоть немного нормальности… впрочем, думаю, совершенно новое ощущение, когда угрожают зазубренной кочергой, тоже имело отношение к этому воспоминанию. Оба совершенно незнакомых мне человека говорили о событиях, о которых в моей семье не упоминали годами, и творили о моем прошлом так легко, словно просили передать соль…

Что случилось, Джоанна, дорогая? Видения? Может, что-то напомнило тебе горячую летнюю ночь?

На тебя напал мужчина, который словно был одновременно повсюду..

Тебя изнасиловали, придушили и оставили умирать.

Это правда, все это было. Но как правило — просто что бы не утратить с таким трудом завоеванную нормальность — я на этом не сосредоточивалась.

После нападения, после того как я пришла в себя, насколько можно это сделать после такого, после девяти месяцев, проведенных в укрытии, я со временем даже закончила школу, Я не позволяла себе оставаться жертвой человека, который и так отнял у меня слишком многое. Гнев и страх сменились целеустремленностью и верой в то, что если кто-то пытался сделать вас своей жертвой, не обязательно этой жертвой становиться.

И поэтому я совершала нормальные поступки. Поступила в колледж и окончила его с дипломами по фотографии и искусствоведению. Я тренировала мозг так же, как тело, заставляла себя быть общительной, чтобы не окаменеть или не превратиться в лед, чтобы не стать чем-то жестким, хрупким, мертвым.

И я забыла — вернее, говорила себе, что забыла, — о ребенке.

Мне стало чрезвычайно важно сбежать из позолоченной клетки Ксавье, из этого гигантского архитектурного урода, ложно великолепного снаружи, но с чувствами печали и вины, которые поселились внутри после нападения на меня в пустыне. Я жила в студенческом общежитии, в одной комнате с девушкой, которая на настенном календаре вела запись всех мужчин, с которыми переспала. Я вступила в студенческое землячество — правда, на одну минуту, но все же — и заставляла себя ходить на свидания, стараясь, чтобы самая первая и глубокая реакция — автоматически отказать и уйти — находилась под контролем. Тогда я приняла решение: никогда не говорить «нет». Конечно, иногда я проклинала себя за неуклонное соблюдение этого правила — я потеряла счет, сколько рук, пытающихся потискать меня, мне пришлось отбросить, — но защита от навязчивых парней — легкий танец по сравнению с тем, что произошло сегодня.

И я старалась не отгораживаться от мира, вот почему реплика Бена о том, что я прячусь за своими объективами, меня особенно задела. Да, я брожу по городу в то время, когда мне следовало быть дома, готовить ужин мужу и двум потомкам. Большое дело. Но в тенях моего города, этого сверкающего города долларовых буфетов и неоновых драм, я обнаружила полное отсутствие представлений о том, что такое нормальное. Когда я выношу на улицы свой аппарат, никому нет дела до моего прошлого или до моего имени. Когда на цыпочках прохожу по уродливым темным переулкам, глядя в лица, которые в ответ бесстрашно и открыто смотрят на меня, я могу перестать делать вид, что у меня нормальный и цельный характер. Я просто могу здесь быть цельной.