Грим - Котельная номер семь [СИ]

Что предъявить, что ему выставить против обескураживающей силы противника? Что противопоставить ей?

Павел плюнул, но ветер вернул плевок. Павел утерся.

Иной раз ветром со снежной пылью в окно забрасывало тот или иной фантом — только смрадом обдавало Павла — забрасывало, ударяло о стену или котел, и выносило через открытую дверь топки в трубу. Вот и сейчас…

Лестница поползла по стене, Павел спрыгнул, стараясь приземлиться на кучу угля. Упал он удачно, ничего не повредив, но видимо голод, бессонница, нервная перегрузка дали себя знать — он отключился. А когда очнулся опять, снаружи уже успокоилось. Он поднял лестницу, прислонил к стене. Забрался по ней, выглянул: всё было тихо. Небо беззвездно. Земля безвидна. Воздух пуст.

— Слезай, созерцатель, — раздался голос внизу. — Надобно полной жизнью жить, а не наблюдать ее в щелочку.

Павел чуть с лестницы не упал, под которой стояли пришельцы. И опять он понять не мог, откуда они взялись. Он не видел, чтоб кто-либо подходили к двери. Правда и двери отсюда не было видно, но подступы к ней просматривались.

— Двери зачем запер? — хмуро спросил Сережечка.

Опять те же лица. Нет, не совсем те. Пустое место на лице у Данилова занял искусственный нос — из пластмассы или папье-маше, или из чего там их изготавливают. Который в данный момент был несколько набок, что искажало новый имидж владельца.

— Вот… Обзавелся членом лица, — похвалился Данилов. — Утер Гоголю «Нос».

Он взялся за кончик носа и поправил его.

— Это от непривычки, — объяснил он. — Раньше он у меня немного курносый был.

Сережечка казался суров, хмур. Его профиль был тверд, словно отчеканенный на римской монете. Глаза — вопреки состоянью небес — были самого злого зеленого оттенка, насколько мог со своего насеста судить кочегар. Шею его охватывал тонкий шарфик. Ядовито — под цвет гляделок — зелён.

— Слезай, — взялся за лестницу Данилов. — А то засел — прямо премьер-министр обороны. Смотрит на нас с княжеским высокомерием. Был у меня в бригаде осветителей электрик один. Мы тогда третий круг освещали. Такой же точь-в-точь чокнутый. Такой же необщительный отщепенец, как ты. Как-то мы немного подшутили над ним, так двое суток на столбе просидел, обидевшись на коллектив. — Он вздохнул. — Скучно жить без дураков и без глупостей.

Кочегар — бледнее мела, белее гипса — не издал ни звука и только отрицательно покачал головой, стоя на предпоследней ступеньке лестницы и держась за вбитый в стену крюк, на котором раньше лампа была.

— То по кочегарке мечется, то на лестнице сиднем сидит, — сказал Сережечка.

Несмотря на перемену во внешности и настроении, вели они себя так, словно за время их отсутствия ничего существенного не произошло. Как будто отлучились по нужде и вернулись. Или за порцией питья сбегали. И ни возни за стенами, ни поджога уборной, ни вертепа со свистопляской не было. Из карманов полушубка Данилова торчали бутылки с коктейлем.

— Слезай, слезай, — повторил Данилов и тряхнул лестницу. — У тебя в печи потухло.

Павел, помня о предыдущем падении, крепче вцепился в крюк. Подумал, не удрать ли через окно. Но с той стороны стены лестницы, разумеется, не было, а прыгать с такой высоты на отмостки казалось опасным: запросто можно было ноги переломать. И, погасив мысль, следуя настойчивому приглашению Данилова, он слез.

— Ну вот, принимай обратно гостей. Растопыривай объятья, — сказал Данилов, распахивая свои. Но не дождавшись ответных, с размаху хлопнул Борисова по спине, так что Павел присел: затекшие ноги держали его еще не вполне твердо.

— Не знаю, что уж вам там, на лестнице, грезилось, — сказал Сережечка. — Богатое, но больное воображение бывает присуще трусам и подлецам. Не помню, кто из ваших сказал: трус никогда не бывает один.

«Из наших ? — мелькнуло у Павла. — Кто бы это мог?»

— С глюками не бывает полного одиночества, — перефразировал Сережечка предыдущее высказывание.

— Так это мне что — грезилось? — Павел еле выдавил из себя этот вопрос.

— Это у тебя голова гниет, — сказал Данилов. — Голова начинает первой гнить, а умирает последней.

— Да но ведь… там…

— Полно вам нервничать. Везде искать исчадий, пугаться и нас пугать, — сказал Сережечка. — Ну, сгорел Отхожий Дворец… Первобытные бытовые условия сделались еще первобытней, только и всего.

— Я вижу, он пока что в прострации, — сказал Данилов. — Дай-ка лопату, коллега.

Он открыл топку и принялся довольно ловко швырять уголек, беря на лопату ровно столько, чтоб не ссыпалось на пол, но и не мало, чтоб лишних движений не делать зря.