Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

– Легко обмануть крысу, – говорили старики, – она глупа, подслеповата. Один инстинкт и ярость. Были случаи, когда удавалось даже напугать ее и обратить в бегство – где забияка, там и трус. Не то прыгуны: с ними не поспоришь. Однако ленивы и не любят долгого преследования: бежишь, бежишь от него, и уже, кажется, настигает, так ведь нет – остановится, как задумается, хлопнет себя по коленкам, да и прочь повернет.

С объединением двух вражеских племен людям стало совсем неуютно. К отдельным смертям относились спокойно, но теперь началась методичная, целенаправленная резня, и улицы города окрасились кровью. Загонщики держались уверенно, зная, что сила на их стороне. Кольцо облавы, устроенной нелюдями, сжималось до тех пор, пока не сбились в толпу все оставшиеся еще в живых люди, испуганные, обозленные, отчаявшиеся. Огнестрельного оружия у них не было, а топоры и пики не много значили перед стеной ощетинившихся хищников. Чуть не попались, но кто-то вспомнил о старом бомбоубежище под мостом.

Глупая затея – да и черт с ней – последний заслон, который сдержит убийц хоть на час, последний приют представлялся желанным и надежным местом. Никто не хотел признаваться в том, что устал, что измучен, жаждет смерти. «Мне-то уж все равно, а она как же?» – думал мужчина, глядя на свою подругу. Женщины, забыв себя, тревожились о детях. Дети понимали все, даром что малы; но ребенок вообще не верит в смерть, считая ее страшным недоразумением, никоим образом не касающимся его самого.

Металлическая баррикада была хлипкой, ненадежной, дым от горящих шин ел глаза, а крыс еще не было слышно. Часовые, крепкие мужчины с пиками, старательно прислушивались, в любой момент готовые принять бой, но все было тихо. Надолго ли?

Кислая душная полутьма, жара, запах страха и немытых тел, тусклые детские глаза и женские всхлипы, покорное сопение мужчин – все походило на липкий кошмар, хотелось криком разорвать напряжение, вскочить, делать что-нибудь.

Медленный странный звук проплыл в воздухе. Дети мигом вздернули головы и заозирались, как потревоженные зверята в стае, женщины прекратили плакать. Звук был так нежен и мелодичен, что люди забыли о своих заботах, полностью обратившись в слух.

Вслед за первым возник новый звук, он был тоньше и жалобнее, трепетным чувством повеяло от него, словно птица прочищала горлышко. Люди, удивленные и заинтригованные, устремились вглубь тоннеля, откуда доносились звуки.

Четверо оборванцев по-птичьи невесомо мостились на обломках ящиков, держа в руках инструменты. Музыка! Что-то невыносимо легкое и страстное, что просится в глаза, набухая слезами и заставляя сердца биться чаще обычного. Что-то живое и мягкое, как трава, но сильное и с пламенным характером, объемлет весь мир и едва ли уместится в груди.

Четверо незнакомцев играли ладно и естественно, как дышали. Скрипка слегка кокетничала с гитарой, а меланхоличная труба совсем не заглушала флейту, давая ей выговориться вволю. Звуки плыли, сияли, слагаясь в мелодию причудливой, ясной, немного грустной красоты.

Снаружи бомбоубежища уже собралась порядочная толпа. Взъерошенные серые твари не решались подходить вплотную – дым раздражал им ноздри. Длинные, белесые прыгуны терпеливо ждали. Они были уверены, что крысы не удержатся и рванут в атаку первыми. Прыгуны осторожничали и хотели действовать наверняка, не нарываясь на пики отчаянных защитников убежища. Крысы раздражались все больше, их голые хвосты хлестали по земле, с клыков слетали брызги желтой слюны. Изредка наиболее отчаянная из них подбегала к завалу, устроенному людьми, но попадала в полосу дыма, фыркала, чихала и отскакивала прочь.

Когда серые звери и белые выродки услышали звуки музыки, они насторожились. Что-то странное происходило там, внутри, что-то страшное и непонятное. Крысы отошли на всякий случай подальше и застыли, нервно попискивая. Прыгуны опустились на корточки, – уморительное зрелище – длинные колени торчали вверх, как лапы саранчи, – и недоуменно переглядывались между собой, лица их сделались пустыми и растерянными. В это время солнце пропало, тучи наползли на небо, и горизонт превратился в сплошной синяк, предвещая неизбежную грозу.

Робко струилась флейта, гитара бежала вслед, подпрыгивая на ухабах, которые сама же и создавала, темно-красное зарево трубы вспыхивало и гасло огромным добрым сердцем, а скрипка, милая девочка, легко входила к каждому в душу, как в дом, простирала тонкие руки, звала, целовала искренне и вдруг.