Мария Барышева - Последнее предложение

Роман медленно поднялся, и Анатолий удивленно прошипел:

— Ты куда?!

Не отвечая и не сводя глаз со сцены, он пошел через зал, а фигурки раскачивались на огненном ковре, и раскачивалась вместе с ними музыка, и ничего больше не было вокруг. Савицкий остановился только в нескольких метрах от сцены, глядя на мечущиеся золотые пряди и как-то немного фальшиво улыбающиеся губы. Рита чуть развернулась, мазнув по залу невидящим взглядом, и он вдруг остановился, накрепко вцепившись в лицо Романа, и в ее собственном лице что-то вспыхнуло, и улыбка стала иной, исчезла отрешенность, и в глазах появились теплые огоньки… а может, то просто были отсветы от полыхающего пола. В сущности, сейчас это было совершенно не важно, довольно было и просто смотреть. Рядом с ним появился молодой человек в униформе и начал вежливо упрашивать отойти от сцены, но Роман, не взглянув на него, произвел руками серию загадочных жестов, смысл которых и самому ему был абсолютно непонятен, что-то задушенно промычал, сунул ему купюру и сразу же забыл про его существование. Молодой человек, уронив: «Ой, извините, ну ладно пока…» — отошел и виновато сказал негодующим обитателям одного из столиков, которым Роман заслонял обзор:

— Да ладно, чего вам, инвалид, пусть дослушает…

А музыка заполняла собой зал до самого потолка, вновь в ней протекла тревога, что-то надрывное, зовущее, потом она начала неуловимо затихать, и на сцене между двумя девушками вдруг появилась третья — маленькая, тонкая, с черными волосами, заплетенными в две длинных косы, и поднесла к губам флейту, и полились хрупкие, воздушные звуки, а скрипки в это время тихонько бродили где-то рядом, звуча лишь едва-едва, осторожно, стихли на мгновение, и какое-то время, измерить которое было невозможно, да и незачем, звучала лишь флейта — мягко, ласково, и было в этом что-то умилительно детское, но тут вступила Ритина скрипка, потом Майина, и вытекающие из-под смычков звуки осторожно обняли хрупкие трели, словно нежные руки, потом эти объятия стали увереннее, крепче, ударные всплеснулись волной, и скрипки словно подбросили флейту, и трели рассыпались под потолком, будто брызги взметнувшегося фонтана, и вот уже флейта звучит почти незаметно, и чернокосая девушка тихонько отошла в глубь сцены, и встала там, чуть покачиваясь под музыку, а здесь уже снова царили одни лишь скрипки, и снова задор, и что-то веселое, глубокое, манящее, страстное — мелодия набегала, как морские волны на скалистый берег, обрушивалась, рассыпалась. Девушки уже не стояли на месте, они танцевали, кружились по сцене, и под их ногами был уже не огненный ковер, а ярко-голубая водная гладь, чуть подернутая рябью, и они порхали по ней, словно нереиды, и, проворачиваясь совсем рядом, ухитрялись то и дело слаженно полоснуть смычками по струнам скрипок друг друга, иногда даже несколько раз подряд, и не было ни единого мига, чтобы мелодия споткнулась, прервалась. А он слушал и смотрел на это кружение, скрестив руки на груди, ловил взгляд сияющих сине-зеленых глаз, и ему казалось, что сейчас Рита играет только для него одного — конечно, это было не так, но отчего-то очень хотелось так думать, и она улыбалась, и мелодия, выплескиваясь из-под смычка, тянулась к нему, обнимала и звала куда-то…

Роман даже не понял, когда все кончилось — звуки скрипок вдруг снова зазвучали тревожно — все слилось — и скрипки, и флейта, и ударные, к ним присоединились невидимые духовые, и все это обрушилось на зал, расплескалось по нему, погасло море под сценой, девушки застыли на мгновение в столбах иллюзорного пламени, скрипки победно вскрикнули в последний раз, и там, где стояли Рита и Майя, в воздух откуда-то из-под пола взлетели два облачка сверкающих блесток, и одновременно потухли огненные столбы, оставив почти реальное ощущение, что исполнительницы только что рассыпались серебристой пылью, словно феи, исчезнувшие в никуда вместе со своей музыкой.

В темноте громко захлопали, кто-то выкрикнул что-то одобрительное, снова загорелся свет под полом и в колоннах, и Роман отвернулся от опустевшей сцены и медленно пошел к своему столику, ничего вокруг не видя и не слыша. Опустился на стул, налил себе коньяка и выпил, не почувствовав вкуса. У него в ушах все еще звучали скрипки, а перед глазами кружилось в танце полуобнаженное изгибающееся тело, пропускающее сквозь себя музыку, и чем-то это было сродни тем волнам наслаждения, которые сотрясали это тело в его руках, казалось, целую вечность назад.