Мария Барышева - Увидеть лицо

По-разному и от разного просыпаются спящие.

Иным достаточно легкого прикосновения, шепота, шелеста, тепла чужого дыхания, особого, утреннего тиканья часов, порой, даже внимательного взгляда, скользящего по лицу; а иных не разбудить ни шлепками, ни криками, ни военным маршем. Одних будит восходящее солнце, вспыхивающая безжалостным и неживым светом электролампа или полная луна, пристально глядящая в закрытые веки, для других тьма и свет взаимозаменяемы и незначительны, и их сон граничит со смертью, родственен ей, хоть и менее радушен — он не настаивает и охотно отпускает желающих вернуться, а порой и гонит их. Одни сны подобны бабочкам, испуганно вспархивающим с цветка от неосторожного касания или при виде тянущейся к ним руки, другие — как липкая, ленивая паутина, выпутываться из которой, право же, совсем не хочется. кто-то, как дикий зверь, чувствует во сне опасность, а кто-то может не почувствовать во сне и собственную смерть. Иные просыпаются мгновенно, иные выбираются из снов лениво, как старые тюлени на разогревшийся берег. Глаза одних распахиваются, словно дверь от крепкого удара ногой, а у других открываются медленно, и не раз еще опускаются веки в поисках сладкого забытья и разрушенных видений. Сны — и отдых, и волшебная тайна, и кошмары, и абсолютная алогичность, и серые провалы, и бесцельно ссыпающееся в никуда время, и прошлое, которого никогда не было, и будущее, которое никогда не наступит. И сны, и лица спящих так же индивидуальны и неповторимы, как отпечаток пальца… Странно…

Да, по-разному и от разного просыпаются спящие.

По-разному просыпались и люди, пригревшиеся, убаюканные монотонным покачиванием в чреве старого автобуса — автобусатрудяги, километр за километром упрямо преодолевавшего мокрую ленту дороги, подрагивая и деловито урча двигателем, устало взрыкивая на поворотах, отмахиваясь «дворниками» от крупных дождевых капель, разбивавшихся о лобовое стекло.

На очередном скользком повороте автобус занесло, он качнулся, дернулся, мотор закашлялся, но сразу же бодро взревел, и расслабившиеся и задремавшие за время пути пассажиры вздрогнули, выбираясь каждый из своего сна.

Алина Суханова вытряхнулась из сна, как всегда, легко и сразу же подумала о своем ресторане. Еще бы — ресторан, мечта всей жизни, наконец-то открылся, работает, и к вечеру она вернется и снова увидит, как уютно светят на столах лампы под маленькими абажурами, услышит легкий плеск воды, сбегающей тонкими, почти невесомыми струйками в обложенный округлыми камнями крохотный «пруд», в котором показывают мокрые спины серебристые губастые карасики. А в уголке, неприметный, стоит столик — ее столик, сидя за которым так удобно ненавязчиво наблюдать за посетителями, пытаться понять, что они из себя представляют, как личности, примерять на них различные виртуальные ситуации и размышлять над книгой, которая никогда не будет написана — руки не дойдут, да и образования не хватает, разрозненные обрывочные знания были плохими помощниками и лежали в голове, словно сваленная груда кладовочного барахла. Количество прочтенных книг отнюдь не всегда переходило в качество, ибо читать и понимать — вещи разные.

Иногда она задавала себе почти кощунственный вопрос — да полно, ресторан ли был той самой заветной мечтой или возможность наблюдать за людьми, не опасаясь, что тебя вышвырнут? Люди куда как интереснее книг… В чужую жизнь она не лезет — просто наблюдает, ничего постыдного в этом нет. «Любопытство — не порок, а стремление к знаниям!» — любила говаривать ее уже давно скончавшаяся прабабка. Правда, покойница вообще много чего говорила, а каждый раз, заглядывая в яркозеленые глаза правнучки, фыркала и сокрушеннопророчески качала головой: «Кошка! Распутницей вырастет!» Маленькой Алина не понимала, повзрослев смеялась. Мужчин, разумеется, любила, не без этого, но до распутницы ей было далеко. Иногда она даже жалела об этом. Распутницам жилось куда как проще.

Сидевшая в одиночестве у окна девушка зевнула и едва успела подхватить соскальзывавший с колен том Перумова. Зевнула еще раз и раздраженно посмотрела на оконное стекло, по которому змеились бесчисленные следы дождевых капель.