Мария Барышева - Последнее предложение

— Кто? — повторил Роман.

— Не понимаю… что вам надо?! — испуганно возмутились в ответ.

— Хотел узнать, как пройти в библиотеку.

— Что?

— Оне не понимают, — Роман снова сжал пальцы, одновременно перехватив дернувшуюся к нему правую руку и сильно вывернув ее. — Ты чего, голуба, за мной весь вечер таскаешься? Ажно с самого причала? Понравился я тебе? Так сильно, что даже на работе справки наводил? Это называется вторжение в частную жизнь. Может, ты и мою медкарту успел изучить? Пометки из психдиспансера видел? Знаешь, а не буду я тебя больше ничего спрашивать, скучный ты какой-то, — он сжал пальцы еще сильнее, и мужчина, задыхаясь, просипел:

— П-подождите!..

Роман отпустил его кадык, коротко глянул сквозь листву на пустую площадку, потом на покрытое крупными каплями пота бледное лицо с бешено раздувающимися ноздрями.

— Кто?

— Г-гельцер, — выдавил лежащий.

— С какими инструкциями?

— Он просто хочет знать о ваших передвижениях, — мужчина сглотнул, не отводя глаз от склонившегося над ним непроницаемого лица. — Где бываете, что делаете… что вы из себя представляете, в общем…

— А ты что из себя представляешь, в общем? Гельцеру, что ли, денег жалко стоящего наблюдателя послать? Даже обидно!

— Да я никто… — заторопился мужчина, глядя на него зло и в то же время искательно, — мы просто знакомые с Димой… он меня попросил… сказал, дело деликатное, посторонних не хочет вмешивать… Я вас вообще не знал раньше!

— Кто такой, спрашиваю?!

— Ну, администратор. Из «Сказочного».

— Из пансионата?

— Ну да. Пустите меня, я ж ничего не знаю! — он снова задергался, поглядывая в сторону — туда, где в отдалении ходили люди, и Роман упреждающе положил ладонь ему на шею и покачал головой, и срывающийся голос человека понизился до сиплого шепота. — Я всего лишь смотрел… Вы могли бы просто спросить! — в шепоте появилась обида, смешанная с недоумением. — Зачем вы так? Я думал… вы же просто архитектор…

— Я злой архитектор. Поговорку-совет не слыхал: «Не злите архитектора, а то он вас спроектирует»? — Роман дружески подмигнул ему. — К тому же, каждый уважающий себя архитектор должен уметь дать по морде тому, кто вздумает охаять его проект. Понял, сказочный ты мой?

— Но я ничего плохого не…

Роман ударом ребра ладони по шее прервал возмущенный возглас администратора, прекратив тем самым бессмысленную и успевшую надоесть дискуссию, сунул себе в карман его сигареты, рассудив, что имеет право на некую компенсацию потраченного времени, прочие находки вернул на место. Если незадачливому шпику повезет, он очнется раньше, чем благопорядочное местное население успеет вывернуть его карманы. Что ж Гельцер, коли ему так приспичило, при своих-то средствах не обратился в какое-нибудь частное агентство? Послал какого-то болвана… Может, так, нервы ему помотать? Или недооценил?

А вдруг и права Рита? Взял Гельцер — да и сошел с ума. Да нет, тогда на причале он вовсе не показался ему сумасшедшим. Неужто и вправду настолько приревновал? Тем более что теперь и повод имеется. Другой причины нет — сказанные слова — пустяки, а больше и зацепиться-то не за что. Да, попал, как кур в ощип, — с одной стороны Гельцер, с другой — нечто по имени Денис, и обоим от него чего-то надо. Да еще и девчонка со своими непонятками, загадочная до раздражения. Как бы ему с этого суденышка подальше умотать? Может, и вправду уехать куда-нибудь? Вот будет смешно, если вся компания возьмет да и ринется за ним следом… впрочем, какой уж тут смех?!

Он незаметно выскользнул на площадку, обошел склад с другой стороны и, закуривая на ходу, направился к остановке, твердо решив поехать домой и никуда уже сегодня не выходить. Возможно, и завтра тоже.

Вечер был написан мягкими закатными красками с незаметно подступающей лиловостью — редкость для этих мест, почти лишенных сумерек, где ночь следовала сразу же за закатом. Вечерний колокольный звон плыл над раскидистыми липами и прогуливающимися людьми — густой, протяжный, задумчивый, колыхался между озерами, утягивался к кромке леса, встречался там с напевом колоколов Матвеевского монастыря и таял где-то вдалеке. Оркестр на открытой летней площадке негромко исполнял что-то задушевное. Роман не знал, что именно, он не столько слушал музыку, сколько смотрел на одну из исполнительниц, которая была все в том же жемчужном костюме, только уже в другой кофточке, золотистые волосы были туго закручены в строгую «ракушку», а лицо с такого расстояния казалось маленьким и совершенно отрешенным, как у человека, который полностью погрузился в собственный музыкальный мир. Лишь иногда Рита возвращалась на Пушкинскую площадь — Роман замечал это по ее взгляду, которым она оббегала слушателей — в основном, людей среднего и пожилого возраста — восседавших на выстроенных полукругом скамейках. Тогда на ее лице появлялось что-то надрывное и горестное, уголки рта опускались вниз, а потом вновь накатывало отрешение, и взгляд уходил куда-то вглубь. Он смотрел — и не мог насмотреться, а это, граждане, было плохо. Роман стоял и мысленно говорил себе, что уж вот эта мелодия закончится, и тогда он точно уйдет. Это была уже третья по счету мелодия, звучавшая под его мысленные убеждения самого себя.