Любовь Романова: Мы приговариваем тебя к смерти

Вскочив на ноги, я попятился, не сводя глаз с неподвижного тела, потом развернулся и бросился туда, где совсем недавно находилась дыра в металлической сетке. Но вместо нее из-за молочной завесы опять возник Нюфа. Он стоял, широко расставив ноги и, по-птичьи, склонив голову. Точнее, его голова болталась на плечах нелепым помпоном, но это не мешало мертвым глазам неотрывно смотреть мне в переносицу. Он стоял и молчал.

Молчал и смотрел.

Я не выдержал. Спрятал лицо в холодные ладони…

… и проснулся.

В комнате кроме меня никого не было. Заправленные кровати заставили взглянуть на часы. Черт! Время подъема давно прошло, так же как и утренней зарядки. Сейчас весь народ завтракает в холодной столовой, пропахшей хозяйственным мылом и рассольником.

Через пять минут я вошел в длинный зал, заставленный колченогими столами. Наш класс поглощал манную кашу в самом дальнем углу, у окна. Я обратил внимание, что Нюфа сидит за одним столом с Леней и Дроном. Увидев меня, они неловко кивнули — ботаник продолжал рассеянно разглядывать что-то за искажавшим внешний мир волнистым стеклом окна. Я не стал подходить к этой троице — сел за свободный стол и погрузил ложку в остывшую кашу.

Начался самый странный день в моей жизни. Руки не слушались, голос подводил, срываясь на петушиный дискант, осенняя грязь то и дело выдергивала из-под ног беговую дорожку, а нудный дождь сделал все турники скользкими, будто смазав их машинным маслом. Класс смотрел на меня с холодным недоумением. Наша команда во время всех забегах не поднималась выше десятого места.

Я чувствовал, как вокруг возникает зона отчуждения. Нет, никто не объявлял мне бойкот и не напоминал о вчерашних событиях, но неловкая тишина повисала всякий раз, когда я приближался к курящей за корпусом компании или заглядывал в палату в разгар общего веселья. Мне не требовались подсказки, чтобы понять причину такого отчуждения. Просто каждый из них чувствовал: рядом находится убийца. Человек, способный выдернуть ящик из-под ног пацана с петлей на шее. Сказав «тащи ящик», я прошел «точку не возврата». Как самолет, уходя в штопор. Как киллер, нажимая на курок. Как девушка, сообщая своему парню об измене. Уже ничего нельзя исправить — убийство состоялось. Возвращение невозможно.

Удивительнее всего оказались метаморфозы, произошедшие с Нюфой. Еще вчера он словно провоцировал своим нелепым видом едкие замечания, а сегодня у любого остряка его отрешенный взгляд отбивал всякие потуги на юмор. Впрочем, в роли остряков теперь выступали только чужаки. Все, кто тогда находился на поляне, как будто сговорились, создать Нюфе надежный тыл.

— Эй, француз толстозадый, вали отсюда! — насела на Нюфу после обеда пара незнакомых парней. Они присмотрели занятую им одну из немногих сухих скамеек. — Давай, чеши! И жопу не забудь!

Я стоял слишком далеко, чтобы расслышать его ответ, но мне было прекрасно видно, как сникли пацаны, опустили плечи и начали озираться, в поисках пути к отступлению.

— Кончайте базар, мужики. Место занято! — за их спинами материализовался Дрон с тремя одноклассниками. Они не спеша уселись на скамейку, показывая, что пришлым здесь делать нечего. Я не стал досматривать трогательную сцену «один за всех — все за одного». Побрел в корпус, по дороге размышляя над мотивами новоявленных робингудов. Неужели, хотят загладить вину перед Нюфой? Вряд ли.

Понимание пришло под вечер, когда я случайно за ужином встретился с ним взглядом. С круглого лица Нюфы на меня равнодушно смотрели глаза незнакомца. Я не ошибся: тот ботаник, который почти десять лет ходил со мной в один класс, умер вчера в капроновом петле, и сейчас в его теле сидело чужое существо, инопланетный червь, который снисходительно ухмылялся похабным шуткам за столом, с аппетитом уплетал скользкие макароны и быстро учился жить в человеческой оболочке. Этому червяку удалось то, что никогда не получалось у Мишки Нефедова — он сразу занял теплое местечко в школьной иерархии. Превратился из изгоя в полноправного члена группы. Стал своим.

Последнюю ночь в лагере я долго не мог уснуть. Ворочался на певучей кровати, пытаясь вписаться в бугристый ландшафт продавленной сетки. Меня терзали обрывки мыслей и снов, неприятных, как воспоминания о первом неудачном сексе. Под утро пришлось признаться: причина бессонницы — страх перед очередным кошмаром. Я полежал еще немного, обдумывая это открытие, а потом встал и поплелся в туалет. Умываться.