Постояв с минуту, я развернулся и почти побежал назад, в лагерь, полный оранжевого света и приглушенных отбоем голосов. Лес, оказавшийся теперь по правую руку, похоже, только и ждал моего панического демарша. Зловещее молчание неподвижных деревьев сменилось тревожными шорохами, стонами старых сосен, предсмертными воплями мелких зверьков, попавших в лапы хищников, сотнями непонятных и от того жутких звуков. Я повернул голову, вычеркнув из поля зрения бесформенные лапы придорожного леса, но вид темных лагерей не принес облегчения. В памяти тут же проснулись истории о домах с привидениями и обезумевших от скуки сторожах, блуждающих по окрестностям в поисках одиноких прохожих.
Я резко остановился. Страх требовал бежать дальше, но я запретил себе его слушать. Я никогда и ничего не боялся. Всегда первым прыгал в бассейн с вышки и на спор ходил на руках по краю крыши девятиэтажного дома. Почему же сейчас, словно хилый ботаник, бегу от леса и приведений? Что со мной случилось? Там на поляне под старым дубом?
Ответ заставил меня согнуться пополам и опуститься на колени в схваченную ночными заморозками грязь: «Там на поляне я убил человека». Да, я не толкал ящик и даже не надевал петлю на его шею, и все же он умер. Умер из-за меня! «Он НЕ умер! — возразила память, но вопреки ее подсказкам я чувствовал себя убийцей. Пустые глаза Нюфы, пересеченные неровной трещиной отражения, не могли обмануть — на холодной земле лежал мертвец. Теплый, живой мертвец.
Мое внимание привлек странный звук. Он пробился в сознание навязчивым зудом и постепенно превратился в плотный кокон, отгородивший меня от враждебной темноты. Этим звуком оказался мой собственный голос. Я сидел, скрючившись посреди дороги, и скулил. Протяжно и монотонно.
Почти во всех боевиках кто-нибудь из героев рано или поздно совершает убийство. Первое убийство в своей жизни. Он тут же впадает в депрессию — напивается, если мужик, или начинал биться в истерике, если женщина. Эти мучения мне всегда казались не более чем штампом американского кинематографа. Что может быть шокирующего в убийстве мерзавца или маньяка? Правда, у меня имелась теория. Возможно, убийство себе подобного противоречит инстинкту сохранения человеческого рода. Лишаешь жизни разумное существо — значит, уменьшаешь шансы на выживание своего вида. Этакий программный вирус, заложенный в каждого из нас, как влечение к женщине или потребность в доме.
Только вот последнее десятилетие гораздо чаще говорят о переселении, чем о нехватке человеческих особей. Поэтому шок от убийства — всего лишь рудимент, пережиток древности.
Эти рассуждения привели мысли в порядок, успокоив измученное воображение. Я встал и побрел в сторону лагеря. Страх не исчез, но в памяти неожиданно всплыл совет, прочитанный в каком-то детективе. Если боишься чудовища под кроватью или хулиганов в подъезде, представь себя не жертвой, а хищником. Тем самым чудовищем или хулиганами. Я никогда не боялся ни тех, ни других, но сейчас совет пришелся кстати. Спустя пять минут, по ночной дороге шел самый обыкновенный вампир. Он искал жертву — какого-нибудь бестолкового пацана, сбежавшего из лагеря.
* * *
Из-за двери нашей палаты доносился приглушенный разговор, но стоило мне войти, как над кроватями повисла тишина. Дрон с Леней старательно притворялись спящими. Я не стал их дергать — разделся, залез под одеяло, отвернулся к стене и почти сразу уснул.
Когда темно-синие подтеки масляной краски, в которые упирался мой взгляд, погрузились в зыбкую трясину, передо мной возникла все та же поляна с дубом. Только вместо сумерек она куталась в утреннюю дымку. Землю вокруг узловатого ствола согревало одеяло желто-коричневых листьев. Кто-то собрал часть из них в небольшую кучу — низкую и длинную, словно горный хребет где-нибудь под Геленджиком. Как в детстве меня охватило острое желание рухнуть на хрусткую перину и зарыться лицом в обрывки лесного наряда. Я уже навис над ней, готовясь к падению, но мое внимание привлекло бледное пятно в ажурной рамке сухих листьев.
Сердце ударило тяжелым камнем в грудную клетку, за шиворот проник октябрьский холод — моя находка оказалась частью человеческого лица. Из-под осеннего ковра выглядывал нос, лоб и неподвижный глаз, подернутый тусклой пленкой. Борясь с брезгливостью, я смахнул листья, и увидел Нюфу. Его шею охватывал багровый ошейник — след от веревки. Капроновой веревки, найденной мною в ящике кухонного стола и брошенной перед отъездом в дорожную сумку. На всякий случай.
Читать дальше