Рейчел Винсент - Пиршество

— Нет!

Я упала рядом с ним на колени и нежно взяла в ладони его лицо.

— Эван? Скажи же что-нибудь.

Он застонал, и я обернулась к Энди.

— Невозможно. Это произошло слишком быстро. Он спел всего пару песен.

— Ты полагаешь, это похоже на пару песен? — требовательно спросила она, широким жестом обеих рук обводя комнату.

Потрясенная, я встала и окинула помещение взглядом. Впервые за долгие часы я осознавала, что вижу. Повсюду валялась бумага — на полу, на столе, на кровати. Вырванные листы, блокноты, даже клейкие листочки для записей, все исчерканные строчками, словами и косыми небрежными нотами, набросанными рукой безумного композитора.

Со слезами на глазах я взглянула на Эвана, но даже сквозь слезы я увидела карандаш на полу рядом с его правой рукой. Он был сточен до огрызка.

Когда он все это успел? Я ни на миг не оставляла его и все же не заметила, чтобы он писал. Я запомнила только музыку. Блаженные ноты. Саднящие мелодии.

— Он умирает, — прошептала Энди, вытирая ладони о джинсы, будто пытаясь стереть с кожи смерть. — Ты убила его.

— Нет. — Я споткнулась, но устояла на ногах, ухватившись за книжную полку. — Эван, очнись…

Я снова упала рядом с ним на колени, и он открыл глаза. Неглубоко, с усилием вдохнул, и его грудь приподнялась.

— Что произошло? — прошептал он, и я зажмурилась.

— Скажи ему, что ты сделала, — потребовала Энди, и я вздрогнула.

Но я не могла заговорить. Поэтому она ответила вместо меня.

— Она подарила тебе гениальность. Но жизнь гения коротка, не так ли, Мэллори?

Слезы катились, обжигая мне щеки. Ее слова ранили меня так больно, что, мне казалось, я вот-вот умру. Но смотреть на Эвана было еще больнее.

— Кто ты?

Его тусклые, бесцветные глаза безмолвно обвиняли меня, нижняя челюсть отвисла, губы потрескались. Он выдохнул в последний раз. И его грудь замерла.

— Она твоя муза, — прошептала Энди в жуткой тишине.

Я всхлипнула. Слезы струились по моему лицу и падали на пол, но в них не было музыки. Они были пресны. Пусты. Все тот же ужасный холод вновь тронул мне сердце промерзшими мертвыми пальцами. Даже мой вопль боли и сожаления оказался немелодичен, уродлив. И я осталась голодной, замерзшей, настолько пустой, что мое сердцебиение отдавалось эхом в груди.

Каждая капля тепла, которую музыка Эвана влила в меня, умерла вместе с ним, изгнанная пониманием того, что я наделала. Замерзла, превратившись в тысячу ледяных осколков, и разрывала меня изнутри.

Я икнула и утерла лицо, но слезы все не останавливались. И они не могли вернуть Эвана.

— Ты не можешь… Ты же знаешь, что ты этого не можешь.

Энди повернулась ко мне, разъяренная, но с простертыми вперед руками, словно ей хотелось наорать на меня и обнять в одно и то же время. Но я оттолкнула ее.

Я израсходовала его впустую. Потратила целую жизнь таланта на одно необузданное пиршество — и потеряла его. Утратила возможность вдохновлять разом любовь и искусство, загубила жизнь, которую должна была лелеять.

Я встала и попятилась к стене, вытирая слезы и пытаясь не прислушиваться к гулкому эху в моей груди. Но больше не было музыки, чтобы заглушить его.

Энди притянула меня к себе и обняла. Она баюкала меня и гладила по волосам. Затем она отступила на шаг и заставила меня посмотреть на нее. Ее глаза были целым миром.

— Теперь видишь? Ты и я. Мы с тобой — единственное, что остается. Все прочее хрупко. Мимолетно. — Свободной рукой она указала на остывающее тело за своей спиной. — Мы всегда будем единственными, кто останется.

Опустошенная, я соскользнула на пол, и она опустилась рядом со мной. Мы прижались друг к другу в уголке, дрожа. Плача. Тоскуя.

— Я так холодна, Энди. Так пуста. Спой для меня.

И она запела.