Рейчел Винсент - Пиршество

— Мне нужно петь. — Энди завинтила крышечку на флаконе темно-красного лака для ногтей. — Пойдешь со мной?

Она произнесла это небрежно, словно бы мимоходом, но за этой небрежностью я слышала скрытое отчаяние. Мучительный голод. Никто не способен слышать Энди так, как я.

Я замерла, уставившись на обратную сторону коробочки от нового диска, но не видя ее.

— Энди…

После того как в прошлый раз меня едва не затоптали, она сказала, что мне больше не придется таскаться с ней. Она поклялась, что больше не попросит об этом.

— Мне действительно это необходимо, Мэллори.

Устремив на меня умоляющий взгляд голубых глаз, она шлепнулась животом на кровать, но так, чтобы не задеть еще не высохший лак на пальцах ног.

— Ты только взгляни.

Она отбросила с лица длинные темные волосы и провела пальцем под левым глазом.

— С этими мешками я могла бы слетать в Китай, и у меня тряслись руки, когда я вчера пересчитывала кассу. И видишь, какие тусклые у меня стали волосы? Я чахну. Я это чувствую.

Вы знали, что сирены страдают от тишины? Это правда. И разговоры тут не помогут. Им бесполезно стоять посреди людного школьного коридора, впитывая слухом болтовню о секретах, вранье и общую суматоху. Сирена страдает от собственного молчания, когда оно длится слишком долго. И хотя я очень люблю ее голос, в тот миг я была бы крайне благодарна, если бы она ненадолго притихла.

— Ты не чахнешь. Ты просто ненавидишь считать и засиделась допоздна прошлой ночью.

А ее волосы были, как всегда, безупречны — густые и вьющиеся, с совершенно неестественным блеском.

— Ты говоришь совсем как Ти. — Она закатила глаза.

Как бы я ни любила Энди — мы были неразлучны с первого дня пятого класса, — я частенько жалела ее брата. Даже дружбу с ней можно считать практически работой с полной занятостью, так что я могла лишь предполагать, насколько должна досаждать нормальному парню двадцати двух лет обязанность держать в узде шестнадцатилетнюю сирену. В особенности если учесть, насколько Ти скромный и покладистый. Порой я удивлялась, как у них вообще может быть одна и та же мать.

Мужчин-сирен не бывает, и поскольку папа Ти был человеком, то и Ти тоже им оказался. Энди родилась сиреной, в маму, но мы знать не знали, кем или чем был ее отец. Ее мама так и не собралась хоть что-то пояснить, отделавшись обычным: «Без него тебе лучше».

Вероятно, ей было лучше и без матери тоже, поскольку, когда нам исполнилось по тринадцать и в Энди пробудился аппетит настоящей сирены, мама подбросила ее на квартиру Ти, и с тех пор ни один из них о ней не слышал.

— Послушай, все будет не так, как в прошлый раз, я клянусь. — Энди заправила за ухо блестящую прядь волос. — Я работала над сосредоточением. Над выделением из толпы одного человека. На этот раз все будет иначе.

Я запихнула коробочку от диска под ее тумбочку, села на ковре, скрестив ноги, и нахмурилась.

— Разве Ти не обещал взять тебя с собой на эти выходные?

— Да, но он и на той неделе говорил то же самое. Он просто не понимает. И даже если он вспомнит, дело закончится чем-нибудь поистине дурацким, вроде концерта самодеятельности в дешевом клубе. Слушатели на восемьдесят процентов состоят из стариканов, нацепивших банданы в погоне за модой.

Теперь пришла моя очередь закатывать глаза.

— Не думаю, что ты так привередничала бы, если бы действительно чахла.

Ей нужно питаться, чтобы выжить, это я понимаю. Но могла ли она на самом деле настолько и так быстро проголодаться?

Энди пожала плечами:

— Мне неловко питаться пожилыми людьми, они и без того достаточно близки к смерти. Кроме того, понадобятся три старушки, чтобы дать столько же энергии, сколько дает зрелое восемнадцатилетнее тело.

Ее глаза вспыхнули от возбуждения, а улыбка сияла просто заразительно. Но то, что мои синяки уже поблекли, не означало, что я успела о них забыть.

— В прошлый раз какой-то урод впечатал меня в скользящую стеклянную дверь, пытаясь подобраться к тебе поближе. Я не готова выдерживать очередной натиск, если ты опять увлечешься.

Она нахмурилась:

— Я же сказала, я работала над собой.

Я не ответила. Она села на кровати, скрестив руки на груди.

— Я умираю от голода, Мэллори. В крайнем случае я поеду без тебя, но мне действительно может пригодиться подстраховка.

Именно поэтому я всегда и таскалась с ней прежде — чтобы помешать Энди завести новых друзей. Или поклонников. Моя работа заключалась в том, чтобы встревать и затыкать ее, как только она получит достаточно пищи, но прежде, чем превратит кого-нибудь из слушателей — также известных как человекоэнергетики — в безнадежного наркомана или в пациента психбольницы. Этот миг обычно наступал между последними звуками общеизвестной песни и первыми нотами собственной мелодии Энди. Когда сирена начинает исполнять свои сочинения, пора убираться. Или, по крайней мере, затыкать уши всем присутствующим.